- English
- Русский
Я привел вам только что целую галерею беглых портретов выдающихся пианистов, учеников Лешетицкого. Каждый из этих пианистов представляет собою большую художественную величину, и все они при этом отличаются друг от друга по своим индивидуальным качествам.
Необычайная красота звука и изящество исполнения Есиповой, своеобразное исполнение Падеревского, широкая по своему замыслу и выполнению игра Осипа Габриловича, особенно проявляющаяся при исполнении им фортепианных концертов с оркестром, блестящая виртуозность Марка Гамбурга и Игнаца Фридмана, глубоко вдумчивое и эмоциональное исполнение Артура Шнабеля — какие это все яркие и законченные образцы художественного фортепианного исполнительства, и как все эти образцы отличны друг от друга!
Благодаря руководству Лешетицкого каждый из этих художников дальнейшей самостоятельной работой полностью развил свою природную художественную индивидуальность. Между тем все они в период занятий с Лешетицким прошли через строжайшую дисциплину.
По вопросу о значении и влиянии такой дисциплины Лешетицкий давал нам для будущей нашей педагогической деятельности следующий совет:
«Большие таланты не меньше маленьких дарований нуждаются в дисциплине. Не бойтесь никогда убить природную художественную индивидуальность ученика этой дисциплиной. Чем крупнее оказывался талант ученика, тем больше брал я его в жесткие ежовые рукавицы. Самая лучшая кровная арабская лошадь, оставшись без хорошего, умеющего ее объезжать наездника, перебьет себе ноги. Жесткой дисциплиной вы только дадите таланту культуру, но никогда не убьете его собственной индивидуальности. Природа не дает нам бриллианта в готовом виде. Самый лучший алмаз, чтобы стать бриллиантом, требует тщательной шлифовки».
Еще другой замечательный совет давал мне как-то на уроке Лешетицкий как общее руководство для педагогической деятельности:
«Не торопитесь никогда объявлять ученика бездарностью.
В моей практике был такой случай. В течение долгого времени я работал над устранением технических, ритмических и педальных недостатков, которыми отличалась игра одной из моих учениц. Причиной этих недостатков было плохое руководство, которым она пользовалась до занятий со мной. Параллельно с работой над устранением всех этих недостатков, я много внимания уделял художественной фразировке и художественной отделке ее исполнения. Из-за всех перечисленных недостатков я и не мог предполагать в этой ученице наличия какого бы то ни было природного дарования».
«И вот, после одного из обычных уроков, на котором я, как и до этого урока, продолжал работу в том же направлении — устранения недостатков игры этой ученицы, она через две недели на следующий урок вдруг явилась в совершенно преображенном виде. К величайшему моему удивлению, на этом следующем уроке, я увидел, что имею дело с крупным дарованием. Я объясняю это тем, что это природное дарование было, как цепью, сковано приобретенными от плохого предыдущего преподавания недостатками. Своей работой над устранением этих недостатков я сбрасывал с ее игры звено за звеном сковывавшей это дарование цепи. Когда же, как видно, на предыдущем уроке мне удалось сбросить последнее звено этой цепи, природное большое дарованье ее сразу высвободилось и ярко себя проявило на ближайшем следующем уроке».
Какое большое значение имел для моей дальнейшей педагогической работы в консерватории этот совет Леше-тицкого, вы увидите во второй части этой книги, где я дам краткий очерк истории моей педагогической деятельности.
*
Благодарные ученики часто делали Лешетицкому подарки.
Что касается меня, то, думая доставить профессору особое удовольствие, я привез ему своеобразное подношение: бутылку бекмеса из Крыма. Бекмес — это особого сорта напиток из сваренного чистого виноградного сока.
Через некоторое время после моего подношения, один из близких к Лешетицкому учеников, американец Проктор, спросил меня:
— Что это вы за желудочный эликсир поднесли профессору? Он его попробовал и не мог пить.
Так курьезно принято было мое подношение.
Но еще курьезнее было подношение, которое сделал Лешетицкому один его ученик, англичанин. Летом он был в Африке и купил там молодого львенка, которого вместе с клеткой привез в подарок Лешетицкому.
Лешетицкий добродушно жаловался мне на этот подарок:
— Ну, скажите, что мне делать с живым львом в квартире?
*
После того как прошел первый тяжелый для меня период, связанный с занятиями у ассистентки Лешетицкого и с первыми несколькими уроками у него самого, постепенно восстановилось привычное мое «питание» собственной музыкой; а вместе с ним и свойственное мне обычно хорошее расположение духа.
Этому расположению не мало способствовали также прекрасный климат Вены и добродушно-веселое настроение венцев ощущавшееся даже на улицах города и выражавшееся в остротах, пении и свисте, раздававшихся весь день.
Весною, когда наступали особенно чудесные солнечные дни, ученики Лешетицкого, в компании от пятнадцати до двадцати человек, устраивали совместные загородные прогулки, в которых, кроме меня и Габриловича, неизменно участвовал и Артур Шнабель.
В шутках и веселье проводили мы так наши прогулки.
Кроме знакомых мне учеников Лешетицкого, у меня тогда были еще две семьи местных венцев, у которых я бывал запросто и много играл: одна чешская семья и одна семья венгерцев, живших в Вене.
В первой семье дочь недурно пела, и ей я посвятил некоторые из своих немецких романсов, изданных тогда же венским издательством Юнгман и Лерх под opus’om 1-м. В том же издательстве вышел и второй мой opus — маленькие фортепианные вариации в Ми-мажоре на собственную восьмитактную коротенькую тему, которые я посвятил своему другу Осипу Габриловичу.
*
Кстати расскажу вам о том, что мне сказал Лешетицкий. когда я сыграл ему свои сочинения: прелюд в фа-миноре, ор. 3 № 1 и эти миниатюрные вариации, ор. 2.
Сочинения мои ему понравились. По поводу вариаций он удивился тому, что тема так коротка, но, прослушавши их до конца, выразил свое удовольствие и назвал это произведение «Ein feines Cabinetstück» [«Тонкая (изящная) кабинетная (ювелирная) вещица»]. В третьей моей прелюдии в Ре-бемоль-мажоре (ор. 3 № 3) он мне в одном месте предложил ввести новый средний голос, что очень обогатило выразительность этого места.
Самым интересным было то, что он сказал по поводу самого исполнения мною собственных сочинений.
Остановив меня посреди исполнения одной из моих композиций, он спросил:
— Скажите, какой оттенок вы здесь делаете?
— Crescendo (крещендо—усиление звука), — ответил я ему.
— Ну да, — сказал он, — в нотах в этом месте поставлено вами самими crescendo. Но вы думаете, что вы действительно исполняете это crescendo? В голове-то у вас это crescendo есть, а в самом деле вы его не делаете. Будьте осторожны при исполнении своих произведений. Композиторы часто бывают плохими исполнителями своих произведений. Нередко даже выставленные ими самими в нотах оттенки существуют больше в их воображении, и эти существующие в воображении оттенки они мысленно накладывают на свое исполнение, а в самом исполнении их вовсе нет. Слушайте себя внимательно, и вы в этом убедитесь.
Это указание на всю жизнь служило мне руководством при работе над исполнением своих композиций в концертах.
*
Мне хочется дополнить характеристику личности Лешетицкого еще с одной важной стороны.
Лешетицкий по складу своих убеждений мог быть назван в полном смысле слова свободомыслящим.
В молодости он с оружием в руках сражался на баррикадах в революцию 1848 г. в Венгрии.
Высокопоставленным особам он отказывался давать уроки. Одному графу, пожелавшему заниматься с ним, он на просьбу давать ему уроки иронически ответил:
— На что вам учиться хорошо играть на рояле, когда вы и без того уже граф?