Вступление

После боевой жизни, полной битв, доведенный до смерти, Бетховен в течение полустолетия продолжал борьбу в сферах духа, где над нашими головами вечно сражаются наши боги. Одерживая верх с помощью своих наместников, среди которых Вагнер был Полиоркетом, он в течение следующего полувека наполнял землю своей победой. Теперь и победа и Сатурново царство приходят к концу. Но еще не видно восхождения Юпитера.

Цикл завершается, и не в наших силах ни ускорить, ни замедлить это завершение, так как мы сами составляем часть его и оно увлекает нас в своем движении. Прекраснейший жребий наш — созерцать это и с религиозным и мужественным наслаждением подчиняться законам.

Улыбнемся наивности новичков, привязанных, как и мы, к вращающемуся колесу времени и воображающих, что только прошлое проходит, и что часы духа остановятся на их полдне. Эти молодые поколения, питающие обманчивую мечту, что новая формула уничтожает навсегда прежние формулы и сама не подвержена уничтожению, не замечают, что в то время, как они это говорят, колесо поворачивается, и у их ног уже сгущается тень прошлого.

Подымемся над этим царством теней! Все проходит. Мы это знаем. Мы и вы. То, во что мы верим. И то, что мы отрицаем. Солнца тоже умирают.

Но их светоч продолжает тысячелетиями нести свое благовестив среди мрака. И тысячелетиями мы получаем свет этих угасших солнц.

Последний раз хочу я согреть свои глаза солнцем Бетховена. Я хочу сказать, чем был он для нас, для людей нашего века. Теперь я знаю его лучше, чем в то время, когда по-юношески воспевал его. Ибо в то время мы были проникнуты единственно его светом.

В настоящее время столкновение двух поколений, для которых война послужила не столько разделением, сколько межевым камнем на перекрестке, где разбилось столько бегунов, имело то преимущество, что заставило нас дать себе полный отчет в том, что мы из себя представляем и в том, что мы любим... Я люблю. Следовательно, я существую. И я сам то, что я люблю.

Мы так привыкли жить в нашем Бетховене, с детства разделять ложе его сновидений, что не обращали внимания, насколько исключительна ткань этих сновидений. Видя теперь поколение, которое не связано с этой музыкой, служившей голосом нашего внутреннего мира, мы начинаем различать, что мир этот был только одним из материков духа. От этого он не менее прекрасен. От этого он нам не менее дорог. От этого он нам еще дороже. Только теперь перед нашими глазами вырисовываются линии, его ограничивающие, законченное очертание царственной фигуры, являвшейся для нас „Ессе homo!" ( „Се человек!"). Для каждой великой эпохи^ человечества есть свой „Ессе homo!", свой сын божий, свой высший тип человека. И его взгляд, жест, его слово составляют достояние миллионов людей. Все существо Бетховена, — его чувствитель- v ность, его миропонимание, формы мышления и воли, его законы построения, его идеология, равно как телесная сущность и темперамент, — все было показательно для известного возраста Европы. Не то чтобы эта эпоха взяла себе за образец Бетховена! Нет, если между нами есть сходство, то это потому, что и он и мы созданы из одной плоти. Это не^ пастух, который гонит перед собой стадо. Это бык, идущий во главе своего племени.

Рисуя его, я рисую его племя. Наш век. Нашу мечту. Нас и нашу спутницу с окровавленными ногами — Радость. Не жирную радость отъевшейся у стойла души. Радость испытания, радость труда и борьбы, преодоленного страдания, победы над самим собою, судьбы, покоренной, соединенной с собою, оплодотворенной...

И великого быка со свирепым взором, 1 с поднятым челом, упершегося всеми четырьмя копытами в вершину, на краю бездны, — чье мычание разносится над временем...

Ромэн Роллан
Октябрь 1927.

  • 1. Letronne del Hofel sculpt.