И. И. Соллертинский. «ФИДЕЛИО» БЕТХОВЕНА (сборник «Из истории советской бетховенианы»)

Печатается по изданию: И. И. Соллертинский. Исторические этюды. Вступительная статья Д. Шостаковича. Редактор-составитель М. С. Друскин. Л., 1963, стр. 70—89. Впервые опубликовано Ленинградской филармонией" в 1940 году.

1

Причудлива и поистине драматична судьба этой единственной оперы Бетховена! Первое ее представление под управлением самого автора состоялось в Вене 20 ноября 1805 года — следовательно, несколькими месяцами позже первого публичного исполнения «Героической симфонии». В зале было нестерпимо холодно; среди полупустого партера яркими пятнами выделялись расшитые мундиры французских офицеров: дело было накануне Аустерлицкого разгрома, и австрийскую столицу оккупировал неприятель. После премьеры не встретившая сочувствия опера выдержала лишь два спектакля.

Попытка воскресить «Фиделио» — на этот раз в измененной и сильно сокращенной редакции — имела место 29 марта 1806 года; однако постановка и музыкальная интерпретация были из рук вон плохи, и после горячей размолвки с директором театра Брауном Бетховен потребовал партитуру обратно1. Венская критика сопровождает фиаско оперы злобными комментариями. Бетховен в сильном огорчении: «Эта опера добудет мне венец мученика», — скажет он впоследствии2. Третий раз «Фиделио» возобновляется — в окончательной редакции — 23 мая 1814 года. На этот раз автора чествуют: в Вене он недавно приобрел неожиданную популярность своей шумной и внешне эффектной композицией «Битва при Виттории», тогда как его бессмертные симфонии (их было в то время уже восемь) далеко еще не получили настоящего признания.

Подлинный сценический успех выпал на долю «Фиделио» лишь в 1822 году, когда в роли Леоноры впервые выступила гениальная певица и трагедийная актриса Вильгельмина Шрёдер-Девриент: в ту пору ей исполнилось всего лишь семнадцать лет, и, однако, воплощая героиню Бетховена, она сумела сразу же затмить всех своих предшественниц3. Пятью годами позже она пела Леонору в Париже, и ее передача буквально потрясла исступленного энтузиаста бетховенской музыки — молодого Гектора Берлиоза, впоследствии посвятившего «Фиделио» вдохновенную и проницательную по суждениям статью4.

В оценке превратностей сценической судьбы «Фиделио» исследователи Бетховена существенно разошлись. Одни объясняли неудачи первых постановок оперы глубоким и принципиальным новаторством музыкально-драматического замысла Бетховена, усматривая в нем чуть ли не непонятого предтечу реформы Рихарда Вагнера. Другие склонны были винить посредственность либретто: гениальная музыка Бетховена написана-де на плохой текст. Третьи, наконец, наиболее радикальные, утверждали, что метод симфонического обобщения, нашедший высшее воплощение в инструментальных шедеврах Бетховена, вообще несовместим с театральными жанрами и что оперная драматургия попросту чужда творческим возможностям и интересам Бетховена: его сфера — чистый инструментализм, а не сценические подмостки. При этом обычно принято аргументировать цифрами: Бетховен, оставивший девять симфоний, тридцать две фортепианные сонаты, шестнадцать струнных квартетов и т. д., написал всего лишь одну оперу. Значит, это был экскурс в постороннюю для композитора область. Нередко добавлялось, что Бетховен, в отличие от Глюка и Моцарта, не бывал в Италии, не владел искусством сочинять арии и кантилены в манере bel canto: нередко даже насиловал в своих партитурах человеческие голоса, поручая им чисто инструментальные пассажи, и что все это усиливало отчуждение композитора от оперного театра. Отсюда— недалеко до ходячего мнения, к сожалению, распространенного и среди советских режиссеров: партитура «Фиделио» изобилует музыкальными красотами, но вовсе не сценична...

2

Прежде всего вовсе неверно утверждение, будто Бетховен, всегда взволнованный грандиозными симфоническими замыслами, мало интересовался театром. Оно сполна опровергается биографическими данными. Начиная от юношеских лет службы в оркестре боннского Национального театра и вплоть до последних месяцев жизни, Бетховен испытывает живейшее влечение к театру и все время носится с оперными проектами. Здесь и гомеровский мир — «Возвращение Одиссея», и образы легендарного Рима — «Ромул», и шекспировский «Макбет» (для которого сохранился черновой набросок темы в ре миноре — излюбленной трагической тональности Бетховена)5. Об оперном либретто ведутся переговоры и с Генрихом Коллином (к чьей трагедии «Кориолан» Бетховен написал прославленную увертюру), и с патриотическим поэтом Теодором Кернером, впоследствии безвременно погибшим во время освободительной войны 1813 года, и с Францем Грильпарцером, замечательным драматургом, автором нашумевшей в те годы «драмы рока» в таинственно-романтическом вкусе «Праматерь» (1816). В последние годы жизни Бетховен часто возвращается к мысли о «Фаусте»6. Нечего и говорить, что автор «Фиделио» великолепно ориентируется в тогдашнем оперном репертуаре, в совершенстве знает Моцарта, Глюка, почтительно склоняется перед Керубини, видя в нем своего величайшего оперного современника, хорошо знаком с произведениями Гретри, Монсиньи, Далзйрака, Мегюля и т. д.7. Связь Бетховена с театром не ограничивается оперой: для драматической сцены он пишет завоевавшую всемирную известность музыку к трагедии Гете «Эгмонт», для хореографической — сочиняет балетную партитуру «Творения Прометея», воплощенную на сцене великим мастером танцевального искусства Сальваторе Вигано.

Почему же — при таком влечении к театру — Бетховен ограничился созданием всего лишь одной оперы? Быть может, он был смущен злоключениями своего оперного первенца—«Фиделио»? В этом можно усомниться. Человек, с титаническим упорством не побоявшийся «схватить судьбу за горло», вряд ли будет робеть перед выпадами вислоухих рецензентов или интригами театральных дельцов! Как раз в 1806 году, вскоре после вторичного провала «Фиделио», Бетховен обращается к новому составу придворно-те-атральной дирекции, куда входили и почитатели композитора вроде князя Лобковица, с предложением — ежели его примут в театр на постоянную службу — сочинять по большой опере ежегодно8. Вряд ли подобное предложение могло исходить от человека, обескураженного предшествующей театральной неудачей. Очевидно, Бетховен и не думал складывать оружие.

Разгадку последовавшей творческой бездеятельности Бетховена в оперном жанре, разумеется, следует искать в ином направлении. При тогдашнем состоянии немецкой драматургии Бетховен тщетно пытался найти удовлетворяющее его либретто. Многочисленные стандартные изделия венских ремесленников от сценарис-тики его никак не удовлетворяли. Первое категорическое требование Бетховена— высокая философско-этическая температура драмы. В вопросах моральной квалификации оперного сюжета Бетховен был до пристрастия строг: вспомним, как, восхищаясь музыкой «Свадьбы Фигаро» и «Дон Жуана», он все же осудил Моцарта за эротическую фривольность либретто, и лишь мудрая философская сказка «Волшебной флейты» с ее идеями гуманности и братства вызвала его полное и горячее одобрение. Браться за оперный сюжет, не дающий возможности полностью раскрыть нравственное величие человеческой личности, Бетховен решительно отказывался: его не могли соблазнить никакие эффектные ситуации, балетные антре, фейерверки, любовные интриги и модные побрякушки — все то, что впоследствии будет окрещено «мейерберовщиной»9.

Вся музыкально-драматургическая концепция «Фиделио» отличается поразительным аскетизмом: ничего лишнего, рассчитанного на эффект; никакой помпезности, никаких роскошных декораций: действие развертывается в комнате надзирателя замка, в тюремном дворике, в зловонной тюремной камере, куда ввергнут мужественный политический узник — свободолюбивый Флорестан. Героическое самопожертвование верной и любящей жены заключенного-— Леоноры — является центральным драматическим мотивом оперы. Это — восторженно любимый Бетховеном мир «добрых людей»; социально-этические предпосылки этого мира — вера в исконную доброту человека, вдохновлявшая Руссо, непреклонная мораль кантов-ского категорического императива, великие исторические лозунги Декларации прав человека, пафос ораторских речей Конвента и якобинского клуба, страстная ненависть к угнетению, нашедшая выражение в знаменитой формуле Робеспьера: социальный гнет существует, если угнетено хотя бы одно лицо. До-мажорный финал «Фиделио» — грандиознейший гимн освобождению, по своему экстатическому нарастанию равный лишь «Оде к радости» из последней части Девятой симфонии. И конечно же, произведение такого фи-лософско-этического масштаба в случае своего сценического воплощения выдвигает перед режиссурой требования, совершенно несоизмеримые с обычными приемами оперной постановки. На одной «выдумке» и «изобретательности» здесь никак не выедешь. Режиссерски выиграть «Фиделио» можно, лишь целиком исходя в сценической экспозиции из «духа музыки». Отсюда — частые неудачи театральных постановок «Фиделио», приведшие многих режиссеров к опрометчиво поспешному выводу о «несценичности» бетховенской оперы. Тогда как все дело в том, что не найден музыкальный ключ к сценическому раскрытию «Фиделио», как не был найден до исторических постановок МХАТ ключ к сценическому звучанию чеховских пьес. Повинен в этом отнюдь не Бетховен.

3

Вне атмосферы французской буржуазной революции понять драматургическое своеобразие «Фиделио» немыслимо. Не случайно сюжет оперы Бетховена заимствован из французской драматургии 1790-х годов. И в жанровом отношении «Фиделио» продолжает и завершает ту линию оперных произведений, вызванных к жизни французской революцией, которая получила название «опер спасения» (термин введен, если не ошибаемся, известным немецким музыковедом XIX века Адольфом Бернгардом Марксом) и замечательнейшим представителем которой до Бетховена явился столь им ценимый Луиджи Керубини.

Общеизвестно, что первоисточником «Фиделио» послужила двухактная опера (или — по обозначению афиши — «исторический факт») «Леонора, или Супружеская любовь», текст Ж-Н. Буйи (Bouilly), музыка П. Гаво; премьера ее состоялась в парижском театре Фейдо 17 февраля 1798 года. Жан-Никола Буйи (1763— 1842)—достаточно квалифицированный литератор, драматург и сценарист, сочинивший за свою жизнь немало мелодрам, водевилей и оперных либретто10; среди последних, кроме «Леоноры», мы встречаем либретто «Водовоза», или «Двух дней», — по названию французского подлинника — Керубини (1800), удостоившееся лестной оценки Гете11. В основе сюжета «Леоноры» — о чем говорит и ее подзаголовок — лежит действительное событие, имевшее место в Туре во время якобинского террора, к которому сам Буйи, занимавший административный пост, имел некоторое касательство (в мемуарах он говорит о «возвышенной черте героизма и преданности, выказанной одной из туренских дам, благородным усилиям которой я имел счастье пособить»). Чтобы замаскировать еще свежие в памяти события (а о якобинской диктатуре во времена Директории вспоминать не полагалось), Буйи переносит действие в Испанию, как несколькими годами раньше это сделал и Бомарше со своей трилогией о Фигаро (по документам, опубликованным известным французским театроведом Лэнтильяком в 1893 году, в первой редакции действие «Свадьбы Фигаро» происходило не в Испании, а во Франции, и даже в царствование Людовика XVI, причем в тексте был намек на Бастилию и т. п., отчего взрывчатый характер комедии Бомарше еще более усиливался). Испанский костюм сюжета Буйи ни в какой мере не повлиял ни на посредственную музыку Пьера Гаво (1761—1824), более известного по термидорианскому гимну «Пробуждение народа», ни тем более на гениальную музыку Бетховена: впрочем, оперные композиторы доромантического периода вообще больше заботились об общечеловеческой, нежели «локальной» правде; об этом красноречиво свидетельствует отсутствие «испанизмов» в моцартовских «Свадьбе Фигаро» и «Дон Жуане».

Сюжет «Леоноры», очевидно, имел общественный резонанс и вызвал интерес со стороны музыкантов. Это подтверждается тем, что в 1804 году в Дрездене появляется одноименная опера Фердинанда Паэра с итальянским текстом, в основном точно следующим за французским первоисточником; в итальянском либретто, автором которого, вероятно, явился певец Джакомо Чанти, лишь более акцентировано сватовство Жакино к Марселине в духе второй комедийной пары любовников традиционной оперы semi-seria и несколько изменен характер губернатора-злодея Пизарро, партия которого у Паэра поручена тенору12. Опера Паэра появилась, когда Бетховен уже работал над эскизами «Фиделио». Поэтому неверен анекдот, будто именно произведение Паэра вдохновило Бетховена на создание его музыкально-драматического шедевра.

Более верным будет утверждение, что творческим импульсом для создания «Фиделио» была постановка в Вене в 1802 году оперы Керубини «Водовоз»13 на либретто того же Буйи14. Бетховен был восхищен как музыкой, так и сюжетом: он впоследствии не раз говорил, что либретто «Водовоза» вместе с либретто «Весталки» Спонтини (автором его был французский драматург Жуй) являются наилучшими из существующих оперных текстов. В «Водовозе» Бетховену не могла не импонировать самая атмосфера драмы: простые люди, горячие и чистые сердца, благодарность, самопожертвование, супружеская любовь, спасение политического изгнанника, острые сюжетные перипетии на фоне идиллических бытовых сцен, песни савояров, деревенская свадьба... Хотя действие и перенесено в XVII век, а героя преследуют наемные войска кардинала Мазарини, все же явственно ощущаются отзвуки недавних революционных шквалов и жгучее дыхание современности.

За немецкий текст «Фиделио» по уже упоминавшемуся другому сценарию Буйи «Леонора» берется секретарь придворной театральной дирекции Зонлейтнер15. В этой первой редакции, под названием «Леонора», опера Бетховена была разделена на три акта и в таком виде поставлена на сцене в ноябре 1805 года. Второй вариант — опять же под заглавием «Леонора» — для постановки 1806 года был сделан другом Бетховена Стефаном Брейнингом: этот сжал композицию сценария Зонлейтнера до двух актов, сделал существенные и для Бетховена достаточно мучительные купюры в музыке (выбросив целиком два номера и кое-где сократив остальные) и подправил текст16. Как известно, эта операция не спасла оперу от провала17, и для возобновления 1814 года третью, на этот раз окончательную, редакцию делает режиссер Георг Фридрих Трейчке. Вопреки желанию Бетховена опера получает наименование «Фиделио»18: по мнению театральных специалистов, под старым названием опера уж слишком скомпрометирована19. Трейчке внес в либретто существенные изменения в лучшую сторону, особенно в разработку первого и второго финалов, где значительно усилено драматическое напряжение: в частности, введен знаменитый хор узников, отсутствовавший в первых сценических редакциях20.

Разумеется, заново делает партитуру и Бетховен. О гигантском труде, вложенном Бетховеном в его единственную и страстно любимую оперу, красноречиво повествуют следующие общеизвестные факты: к опере написаны четыре увертюры21, среди них — две такие грандиозные вершины инструментального симфонизма Бетховена, как беспримерно новаторская, бурно драматическая «Леонора № 2» (сочинена для первого представления оперы в 1805 году) или не менее гениальная, пользующаяся всемирным распространением, образцовая по классической завершенности «Леонора № 3» (написана для возобновления оперы в 1806 году). Отдельные фрагменты арий — судя по сохранившимся черновикам — Бетховен переделывает до восемнадцати раз, добиваясь большей драматической силы и правдивости! Недаром Бетховен за несколько недель до смерти, вручая своему другу и будущему биографу Шиндлеру рукописную партитуру «Фиделио», признался ему, что из всех его детищ это произведение стоило ему при рождении наибольших мук, позже доставило наибольшие огорчения и поэтому оно ему дороже всех прочих22. Эти знаменательные слова Бетховен произнес, когда уже были закончены гениальные творения последнего периода — Торжественная месса и Девятая симфония...

4

К какому оперному жанру принадлежит «Фиделио»? На этот вопрос европейское музыковедение давало разные ответы. Иные вагнерианцы склонны были рассматривать в исторической перспективе «Фиделио» как некое предвосхищение симфонизированной музыкальной драмы, созданной великим байрейтским маэстро. Утверждение вряд ли справедливое: в опере Бетховена отсутствует сквозное музыкальное действие; нет ни намека на «бесконечную мелодию» и лейтмотивную систему в вагнеровском смысле (ибо нельзя считать прообразом лейтмотива звучащую в увертюре «Леонора № 3» и во втором акте трубную фанфару, возвещающую спасение: она имеет конкретный сценический смысл); музыкальные номера в «Фиделио» чередуются с прозаическими диалогами. Да и сам Вагнер, философствуя об идейных истоках своей музыкально-драматургической реформы, ориентировался скорее на финал Девятой симфонии, как на некий экстатический дифирамб, из которого в будущем возникнет — по примеру античного — новое трагедийное искусство. Что до оценки «Фиделио» — Вагнер всей опере предпочитал увертюру как ее высший симфонический экстракт или синтез: «Кто мог бы, прослушав эту увлекательную музыкальную пьесу,— восклицает он в своей известной книге о Бетховене (речь идет именно о «Леоноре № 3»),— не проникнуться убеждением, что музыка заключает в себе совершеннейшую драму? Что такое представляет драматическое действие, которое мы видим в тексте оперы «Леонора», как не слабое, почти превратное изложение драмы, бьющей жизнью в увертюре,— нечто подобное скучному пояснительному комментарию Гервинуса к какой-нибудь сцене Шекспира?».

Более существенна точка зрения, сближающая произведение Бетховена с Глюком. Это верно, если речь идет о высоком этическом пафосе музыкально-драматического действия, о теме личного самопожертвования (подвиг любящей жены в «Альцесте» Глюка и «Фиделио»), о трагедийной напряженности отдельных сцен и ситуаций (возглас Леоноры «убей сначала его жену» в момент, когда Пизарро хочет поразить кинжалом заключенного Флорестана). И все же структура «Фиделио» резко отличается от глюковских опер: прозаическая речь вместо омузыкаленных речитативов, наличие жанровых и бытовых сцен с комедийной окраской (ухаживание привратника тюрьмы Жакино за дочерью смотрителя Марселиной; Марселина, влюбленная в Фиделио и принимающая переодетую женщину за хрупкого юношу), тогда как у Глюка — всецело в традициях классицизма — «благородная простота и спокойное величие» сцен музыкальной трагедии никогда не разрешит вторжения жанрово-комедийных эпизодов: они были бы стилистически неуместны внутри строгой и сосредоточенной атмосферы цельного драматического действия. Наконец, творец «Орфея» и обеих «Ифигений» оперирует — за немногими исключениями — античным мифологическим материалом, и современный сюжет «Фиделио» вряд ли мог бы быть разрешен в принципах оперной эстетики Глюка.

В целом, конечно, «Фиделио» не принадлежит к типу «лирической трагедии» глюковского образца. Его жанровые корни следует искать в другом месте. Это прежде всего французская «опера ужасов и спасения», блестящими примерами которой являются «Лодоиска» и «Водовоз» Керубини и которая, бесспорно, оказала большое влияние на последующее формирование немецкой романтической оперы. Но и «опера спасения» в свою очередь является смешанным жанром: освоив кое-какие элементы глюковской музыкально-драматической техники, она все же в основном ведет происхождение от «чувствительной» линии французской комической оперы буржуазно-демократического жанра, аналогичного гражданской и семейной драме Дидро и сентиментально-патетическим пьесам Себастьяна Мерсье—французской разновидности драматургии «бури и натиска». В «операх спасения» Керубини, как и во французской комической опере, мы встретим — наряду с развитыми музыкально-драматическими формами — и песню, и куплет, и мелодраму (чтение под музыку), и прозаический диалог. У Керубини, как и в «Фиделио», обыденное тесно переплетается с патетическим, будничные бытовые сцены чередуются с эпизодами высокого трагического напряжения.

Для точного уяснения жанровой природы оперы Бетховена надо принять во внимание, что на немецкой почве «Фиделио» не мог обойтись и без стилистических элементов зингшпиля: то была единственная форма, в которой существовала на рубеже XVIII и XIX веков немецкая национальная опера. Разумеется, сказочно-фантастические элементы зингшпиля (переосмысленные в духе просветительской философии XVIII века у Моцарта в «Волшебной флейте») в композиции «Фиделио» отсутствуют. Зато богато представлены жанрово-бытовые элементы зингшпиля — они преобладают в вводных сценах оперы Бетховена, начиная с дуэта, и лишь появление усталой Леоноры-Фиделио с цепями в руках (эпизод перед квартетом первого акта) переводит действие в основной драматический план.

Поэтому неправы те критики и исследователи бетховенской оперы, которые обвиняют композитора и его сценариста в отсутствии единства драматического настроения и смешении стилей23: комедийная атмосфера первых сцен, мещанская идиллия во дворе тюрьмы перед жилищем смотрителя, воркование и шаловливая перебранка Марселины и Жакино — все это как раз входит в жанровые традиции и «оперы спасения» и зингшпиля, и следует удивляться лишь гениальному музыкально-драматургическому мастерству композитора, с которым он, начиная уже с арии Марселины (над которой Бетховен работал упорно, придавая ей большое значение: сохранились три совершенно различных по музыке ее варианта), изливающей свои лирические чувства по адресу Фиделио, и дальше — через появление Леоноры — канон квартета — выход военного караула — исступленно-мстительную арию Пизарро — и, наконец, финал с потрясающим хором заключенных — дает постепенное нарастание драматического конфликта и нагнетание трагедийной атмосферы. Все это сделано безошибочной рукой подлинного музыкального драматурга и еще раз неотразимо опровергает ходячее мнение, будто Бетховен, будучи прирожденным симфонистом, тем самым был начисто лишен театрального инстинкта и чувства сцены. Драматургическое crescendo первого акта «Фиделио» может быть по справедливости названо образцовым. Очевидно, Бетховен по-своему глубоко чувствовал природу театра, хотя в отличие от подавляющего большинства своих современников и ставил перед ним несравнимо более высокие задачи: для него, как и для Шиллера (в некоторых отношениях ему конгениального), сцена была прежде всего великой моральной силой24.

5

Два идейных мотива проходят красной нитью через всю оперу Бетховена: гражданский мотив политического узника Флорестана, деятеля в духе Руссо и заветов французской буржуазной революции, боровшегося с произволом и тиранией и брошенного в темницу своим заклятым врагом, живым олицетворением старого феодального режима — губернатором Пизарро,— и мотив Леоноры, преданной и героической жены Флорестана, которая, переодевшись юношей (переодевание здесь вовсе не предлог для демонстрации актрисы-травести, но глубоко драматический момент, как у Шекспира или в испанской комедии, например у Тирсо де Молина), ставит целью своей жизни разыскать и спасти мужа — даже если бы это было сопряжено со смертельной опасностью. Флорестан появится на сцене лишь во втором акте оперы, но его присутствие незримо ощущается в течение всего первого акта; он — предмет помыслов и упований Леоноры, мстительной ненависти Пизарро, служебных забот Рокко. Его же образ стоит в центре трех до-мажорных увертюр, где огромную композиционную роль играет цитата из его тюремной арии: внутреннее содержание этих увертюр составляют титанический пафос освободительной борьбы и безмерная радость свершившегося освобождения.

Первое действие оперы разыгрывается внутри тюремного двора. Ремарка либреттиста с обычной для буржуазной драмы XVIII— начала XIX века тщательностью выписывает обстановку: сзади — ворота, возле ворот — каморка привратника; далее тюремный сад, слева от зрителей — камера арестантов, окна с решетками, обитые железом двери с номерами, запертые крепкими засовами: простая и суровая декорация, предельно далекая от пышности зрелищно-обстановочной большой оперы мейерберовского типа. Оперу начи-, нает — как контраст окружающей мрачной обстановке—семейно-идилличедкая сцена: ля-мажорный дуэт Марселины — шестнадцатилетней дочери тюремного смотрителя Рокко — и влюбленного в нее бравого привратника Жакино; девушка гладит белье, Жакино пристает к ней насчет свадьбы; дуэт неоднократно прерывается стуком в дверь (повторяющийся ритмический акцент у струнной группы на до-бекар с форшлагом, позже на ре). Это — не вымученное моцартианство, как утверждали недоброжелательные критики, но изящная и «благополучная» музыка, отлично передающая атмосферу маленького и замкнутого бюргерского мирка.

«В стиле лучших страниц Моцарта» — по характеристике Берлиоза — выдержана и следующая до-минорная ария девушки, в мечтах рисующей будущее счастье с Фиделио. Ее грезы прерываются появлением отца. Рокко — достаточно колоритная фигура: преждевременно поседевший на мрачной работе старый служака, тюремщик с давних лет, однако еще сохранивший энергию и выправку, в душе честный малый, не без юмора, нежный с дочерью, дружески расположенный к Фиделио, однако готовый слепо выполнить распоряжение начальства, как бы жестоко оно ни было; если он отказывается в дуэте с Пизарро собственноручно заколоть узника, то все же он не в силах воспрепятствовать убийству Фло-рестана и даже согласен способствовать страшной развязке; совесть свою он успокоит доводом, что мгновенная смерть для пленника лучше медленной голодной пытки. После краткой сценки входит Леонора-Фиделио; она приносит от кузнеца оковы для заключенных. Леонора — юная и хрупкая женщина, и уже упоминавшийся автор статьи о драматургии «Фиделио», известный музыковед Вальтерсгаузен, справедливо и остроумно протестует против нелепого обычая немецких театров выводить бетховенскую героиню в образе мощной валькирии или дебелой матроны, объемистые формы которой безвкусно подчеркиваются мужским костюмом.

Следует изумительный квартет в форме канона — одна из жемчужин партитуры «Фиделио»,— предваряемый и сопровождаемый пением альтов и виолончелей, к которым затем присоединяются кларнеты; голоса входят поочередно — сначала sotto voce взволнованная и трепещущая от предвосхищения счастья Марселина, затем смущенная и огорченная ее признанием Леонора, далее спокойно и добродушно взирающий на пару юных существ Рокко и, наконец, ревнующий и сильно обеспокоенный за успех своего сватовства Жакино. Этот квартет впоследствии найдет отражение в одном из восхитительных мест оперы Берлиоза «Бенвенуто Чел-лини». Любуясь на молодых людей, Рокко, однако, полагает, что полного счастья не может быть без капитальца, и поет арию о золоте в народно-юмористических тонах; в оркестровом сопровождении— множество сочных комических деталей, как бы обыгрывающих звон пересчитываемых монет25. На этом, в сущности, заканчивается зингшпильно-комедийная часть оперы.

Настроение постепенно становится серьезным: речь заходит о таинственном и безыменном узнике, который томится в особой камере, слабея с каждым днем от медленной пытки голодом. Леоно-ра-Фиделио просит Рокко показать ей как-нибудь заключенного: у нее хватит храбрости вынести тягостную картину. Следует терцет Рокко, Леоноры и Марселины о мужестве и добром сердце. Опять мастерски в едином ансамбле переданы три разных психологических состояния: нежная заботливость Марселины, неугасающая уверенность в лучшем будущем Леоноры, отеческая энергия Рокко. На синкопированном ритме в терцию поют женские голоса; на мучительном ре-бемоле звучит скорбный возглас Леоноры; «чувствуется, что вступаешь в драму; страсть подает о себе весть отдаленными вспышками»,— пишет о терцете Берлиоз.

Новый сдвиг в сторону драматического нарастания: на доминанте си-бемоль мажора, в остром пунктированном ритме звучит военный марш; входят караул и зловещий Пизарро в сопровождении офицеров. Атмосфера совсем сгустилась: в игру вошли силы враждебного мира. Пизарро узнает из депеши о предполагающемся приезде министра, который обревизует тюрьму и, конечно, обратит внимание на незаконно и безвинно содержащегося в ней Флорестана; узника надо немедленно убить. В неистовом ре-минорном монологе-арии демонический садист Пизарро предвкушает восторг мести: в оркестре смутный гром литавр, режущая фигура первых скрипок, диссонирующие возгласы духовых. Хор стражи вполголоса обменивается репликами, наблюдая взрыв ярости начальника. Последующий дуэт басов — Пизарро и Рокко — опять строится на психологическом контрасте: губернатор гневен и нетерпелив, подчиненный смущен перспективой убийства беззащитного пленника и не знает, на что решиться; в сопровождении — то унисон струнной группы, то страшный вопль духовых с участием тромбонов форте («один удар — и он замолчит»), то зловещее пиццикато контрабасов. Мужчины удаляются; с противоположной стороны выходит потрясенная, все слышавшая Леонора.

Наступает большая — единственная в опере — ее монологическая сцена. За взволнованным речитативом следует вдохновенное адажио арии в ми мажоре — «Приди, надежда»26. На фанфаре валторн совершается переход в пылкое героическое аллегро: «Я повинуюсь внутреннему влечению, я не колеблюсь». Воля к победе и вера во всемогущую силу любви - «che muove il sole, e l'altre stelle» («которая движет солнцем и прочими светилами»), по крылатым словам Данте, — воодушевляют Леонору.

В финале акта — гениальная находка: хор узников. «Они ощупью выходят из мрака,— описывает сцену Ромен Роллан (в книге «Бетховен. Великие творческие эпохи»).— Маленькими глотками, робкими и жадными, впитывают они свет... Кто когда-нибудь выразил эту трепещущую радость, эту сердечную дрожь, эту боязнь счастья? Радость шепотом... эти pianissimo Бетховена!.. Человек, лишенный радости, едва осмеливается прикоснуться к ней, когда она ему предстоит... Но над этой дрожащей толпой оркестр воспевает счастье света, упоение груди воздухом; на освободительных пассажах флейт, кларнетов и скрипок душа словно выходит из заточения...»

За хором заключенных следуют в торопливом чередовании другие эпизоды финала: сцена между Леонорой и Рокко, где выясняется, что надо приступать к ужасному делу и рыть могилу для узника; скорбь Леоноры прорывается в прекрасном ми-бемоль-мажорном анданте (в оркестре своеобразный колористический фон — фаготы и кларнеты, низкие ноты валторн, жалобные вздохи скрипок, пиццикато басов). Запыхавшись, вбегает Марселина: Пи-зарро вне себя от гнева — зачем дали прогулку пленникам? Рокко успокаивает тирана («поберегите свой гнев для того, кто умирает там внизу»). Заключенные грустно прощаются с солнцем и постепенно исчезают со двора. На словах Марселины «здесь не живут веселье и радость», на «невыразимой меланхолии сожалений, угасающего дня, надежды, которая бьет крыльями и умирает», на словно истаивающих в эфире пассажах деревянных и приглушенных литаврах, среди настороженной тишины, медленно опускается занавес. Первый акт окончен.

Второе действие оперы целиком погружено в атмосферу трагедии. Это бетховенское «нисхождение в ад», в угрюмое заплесневелое подземелье, где томится Флорестан. Словно надпись на вратах Дантова ада: «Lasciate ogni speranza voi chi entrate» («Оставь надежду всяк, сюда входящий»), звучит мрачная фа-минорная оркестровая прелюдия со зловеще отстукиваемой уменьшенной квинтой ля— ми-бемоль у литавр. В глухой тишине произносятся первые слова речитатива Флорестана27; вслед за ним начинается знаменитая ария, исполненная тихой скорби и мужественной резиньяции.

В фа-мажорном аллегро арии (написанном для последней редакции) галлюцинирующему Флорестану предстает видение освобождения и образ горячо любимой жены (параллель аналогичному месту в не менее прославленном монологе Эгмонта: видение свободы в облике Клерхен). О сочинении этого заключения арии очень живописно рассказывает сценарист окончательной редакции «Фиделио» Трейчке.

«Я выразил свои сомнения, может ли человек на пороге голодной смерти петь в бравурном плане (на такой бравурно-эффектной концовке настаивал певший Флорестана в 1814 году тенор.— И. С). Мы придумывали то так, то этак, пока наконец мне не удалось — по его мнению — попасть прямо в точку. Я написал слова, которые рисуют последнюю вспышку жизни перед ее затуханием... То, что я сейчас рассказываю, будет вечно жить в моей памяти. Бетховен пришел ко мне вечером около семи часов. После того как мы поговорили о другом, он осведомился, как обстоит дело с арией. Она была только что окончена, я протянул ему листок. Он прочел, забегал взад и вперед по комнате, бормотал, гудел себе под нос — что он обычно делал вместо пения — и ринулся за фортепиано. Моя жена не раз тщетно упрашивала его сыграть; сегодня он положил текст перед собой и начал импровизировать чудеснейшие фантазии, закрепить которые, к сожалению, было нельзя даже волшебными средствами. Из них он как бы колдовством вызывал мотив арии. Проносились часы, а Бетховен продолжал фантазировать. Принесли ужин, который он хотел было с нами разделить, но Бетховен его и не коснулся. Только много позже он обнял меня и, отказавшись от еды, поспешил домой. На следующий день великолепный музыкальный отрывок был готов»28.

Вернемся к изложению хода событий. Флорестан вновь погружается в полуобморочное состояние. Слышен легкий шум шагов. Входят Леонора-Фиделио и Рокко, бесшумно начинают рыть могилу в земляном полу камеры. Опять гениальный фрагмент партитуры — ля-минорный дуэт: на фоне монотонных триолей струнных время от времени прокатывается зловещая фраза у контрабасов и контрафагота. С потрясающим реализмом переданы и почти безмолвная торопливость работы (обмениваются репликами шепотом) и огромное, еще не нашедшее выхода внутреннее, психическое напряжение: предстоит чья-то смерть, быть может, смерть самого близкого для Леоноры человека. Не из этого ли отрывка «Фиделио» впоследствии возникнет призрачная скачка шубертовского «Лесного царя»?29

Флорестан вновь приходит в себя. В едва освещенном подземелье он не может узнать в стройном помощнике тюремщика любимую жену. Зато Леонора видит супруга и в волнении едва не лишается чувств. Рокко дает узнику отхлебнуть из фляжки вина. Терцет в ля мажоре — лирическая остановка перед катастрофой. Входит закутанный в плащ Пизарро. Драматическая кульминация действия — квартет. Пизарро с ножом бросается на Флорестана. Леонора заслоняет его собой со страшным воплем: «Убей сначала его жену!». Пизарро не останавливается перед новой жертвой. Леонора вынимает пистолет и направляет его в лицо Пизарро. «Я еще сейчас вижу госпожу Девриент с дрожащей рукой, протянутой к Пизарро, охваченную судорожным смехом»,— взволнованно вспоминает Берлиоз, на всю жизнь запечатлевший в памяти гениальную игру великой артистки. В самое критическое мгновение издали звучит фанфара, возвещающая о приезде дона Фернандо и скором избавлении: дикое возбуждение и колоссальное напряжение сменяются оцепенением. Неожиданно нахлынувшая исступленная радость супругов, соединившихся после только что пронесшегося шквала — смертельной опасности, находит свое выражение в ликующем соль-мажорном дуэте. «Какая любовь!—пишет Берлиоз.— Какие восторги! Какие объятия! С какой яростью эти два существа обнимаются! Как они лепечут в страсти! Слова торопливо слетают с их дрожащих уст, они шатаются, они задыхаются!».

Следует грандиознейший до-мажорный финал-апофеоз, по своему экстатическому подъему и гигантскому симфоническому размаху не уступающий прославленным бетховенским финалам Пятой и Девятой симфоний. Действие переносится на залитую солнцем площадь замка. Торжество освобождения узников просвещенным министром, другом Флорестана, доном Фернандо. Прославление мужества Леоноры; хор поет на шиллеровские слова «Оды к радости» (вновь перекличка с финалом-гимном Девятой симфонии) «Пусть тот, кто сумел найти хорошую жену, разделит наше ликованье». Настоящий апофеоз до мажора — триумфальной тональности Бетховена — завершает эту гениальную и единственную в своем роде оперную партитуру.

6

Особняком высится «Фиделио» на фоне исторического развития западноевропейской музыкальной драматургии. Великий моральный пафос оперы Бетховена, ее благородная простая человечность не нашли дальнейшего воплощения ни в фантастике или рыцарских картинах Вебера, ни тем более в запутанных метафизических концепциях и эротических экстазах Вагнера. Это не значит, однако, что творческий подвиг Бетховена не оставил следа в сознании композиторов последующих поколений. На русской почве, например, «Фиделио» нашел горячего и принципиального почитателя в лице Глинки. «Фиделис» я не променяю на все оперы Моцарта вместе», — часто повторял он. И конечно же, линия Глюк — Керубини — «Фиделио» Бетховена в значительной мере предопределила этическую концепцию «Ивана Сусанина» Глинки и его чисто трагедийную структуру. И знаменитое «Славься» Глинки, пожалуй, правильнее было бы сопоставлять не с заключительным хором Девятой симфонии Бетховена, как это делал А. Н. Серов, но именно с финалом «Фиделио»: они во многом совпадут и в плане симфонического замысла, и в плане сценической ситуации. Только то, что в «Фиделио» Бетховена было подвигом индивидуально-семейного, частно-этического склада (самопожертвование ради близкого человека), у Глинки стало темой высокого патриотического характера: самопожертвование во имя родины.

Так или иначе — «Фиделио» навсегда останется одним из величайших памятников мировой оперной литературы. Это — не случайный экскурс гениального симфониста в якобы чуждую ему область театра: «Фиделио» — произведение сценическое, имеющее свою драматургическую логику. Правда, драматургические принципы «Фиделио» восходят не к Шекспиру (в отличие от «Дон Жуана» Моцарта), но к поэтике «бури и натиска», к сентиментализму и семейной драме в духе Дидро и Мерсье: Флорестан — фигура скорее «шиллеровского», нежели «шекспировского» плана — он внутренне ближе маркизу Позе, нежели персонажам елизаветинской трагедии. Образ Флорестана вылеплен поэтому принципиально иными художественными средствами, нежели герой моцартов-ской «веселой драмы». И «Фиделио» — при всей исключительной гениальности музыки и этической высоте общей концепции — от методов «шекспиризации» достаточно далек. Но было бы грубой ошибкой ограничивать репертуар одними «шекспиризирующими» произведениями. Хотя и в ином плане, но «Фиделио» построен на основе театральных закономерностей... Они могут быть полностью раскрыты лишь при сценической постановке. Найти для «Фиделио» достойное сценическое воплощение, прочно утвердить его в «золотом фонде» классического репертуара — дело чести советских оперных театров.

  • 1. Сообщение о препятствиях, которые чинились Бетховену дирекцией театра, и о кознях против него «театральных врагов» содержится в письме С. Брейнинга к Ф. Вегелеру от 22 июня 1806 года (см. Thayer, II, стр. 501— 502). Об обстоятельствах ссоры Бетховена с П. Брауном сохранилось свидетельство исполнителя роли Флорестана И. Рёккеля, который случайно присутствовал при инциденте (см. «Письма Бетховена». М, 1970, стр. 238).
  • 2. Эти слова Бетховен написал в письме к либреттисту Ф. Трейчке от апреля 1814 года (см. Е. К a s t п е г. Beethovens samtliche Briefe, S. 268).
  • 3. Гениальная певица В. Шрёдер-Девриент, несомненно, очень способствовала успеху бетховенской оперы. Не лишне, однако, добавить, что этот успех отчасти уже был подготовлен постановками оперы, состоявшимися в период между 1814 и 1822 годами за пределами Вены. Так, например, 22 июля 1818 года, в день «тезоименитства императрицы Марии Федоровны», состоялась премьера «Фиделио» на сцене рижского оперного театра с Розой Рицлер и Августом Видеманом в главных ролях (подробнее об этом см. в статье Г. А. Мелдера «Бетховен и Латвия», впервые публикуемой в настоящем сборнике).
  • 4. Статья Берлиоза о «Фиделио» входит в состав его книги музыкально-критических этюдов «A travers chants». Paris, 1862; Русский перевод упоминаемой статьи Берлиоза см. в издании: Г. Б е р л и о з. Избранные статьи. Составление, переводы, вступительная статья и примечания В. Н. Александровой и Е. Ф. Бронфин. М., 1956, стр. 209—226..
  • 5. По свидетельству й. Рёккеля, Бетховен «с нетерпением ждал завершения его другом фон Коллином работы над либретто оперы по шекспировскому «Макбету» (Thayer, III стр. 67). Ре-минорный набросок темы для «Макбета», упоминаемый Соллертинским, опубликован в книге: G. Nottebohm. Zweite Beethoveniana. Leipzig, 1887, S. 225. Этот набросок сопровожден ремаркой Бетховена: «За увертюрой Макбета непосредственно следует хор ведьм».
  • 6. Создание оперы «Фауст» действительно являлась заветной мечтой Бетховена на протяжении долгих лет. Уже в 1790 или 1791 году, когда были напечатаны только фрагменты гетевского «Фауста», Бетховен сочинил свою «Песню о блохе». О намерении Бетховена положить на музыку первую часть «Фауста» появлялись сообщения в прессе начиная с 1808 года (см. A. Sandber-g е г. Ausgewahlte Aufsatze zur Musikgeschichte, Bd. II. Munchen, 1924, S. 274). В 1812 году Бетховен сообщил Г. Гертелю из Теплица, что Гете обещал кое-что для него написать, и это сообщение с полным основанием ставится в связь с письмом О. Г. Лебена к Ю. Кернеру от 29 августа 1814 года: «Знаете ли Вы, что Бетховен побудил Гете обработать «Фауста» для музыки?» (см. М. U п g e г. Ein Faustopernplan Beethovens und Goetes. Regensburg, 1959, SS. 21—22). А в 1823 году, беседуя с И. Н. Бюллером, Бетховен сделал запись в разговорной тетради: «Я надеюсь, наконец, заняться тем, что стоит для меня в искусстве превыше всего,— Фаустом» (G. Schiinemann. L. v. Beethovens Konversa-tionshefte, Bd. II. Berlin, 1943, S. 139).
  • 7. Репертуар боннского театра с 1785 по 1792 г. обследовал в своем обширном труде о Бетховене A. W. Thayer. См. также Adolf Sandberger. Zum Kapitel: «Beethoven und das Bonner Opernrepertoire seiner Zeit» (Aus-gewahlte Aufsatze zur Musikgeschichte, Bd. II, Miinchen, 1924).
  • 8. См. «Письма Бетховена», стр. 274—276.
  • 9. Это проницательное замечание И. И. Соллертинского может быть подкреплено суждениями Бетховена, которые касаются не только моцартовских опер. Так, в письме к Ф. Рохлицу от 4 января 1804 года (письмо не могло •быть известным Соллертинскому, так как оно опубликовано лишь в 1959 году) Бетховен отказывается от рохлицевского либретто на том основании, что сюжет либретто—феерический («Письма Бетховена», стр. 191). В письме к Г. Кол-лину от лета 1808 года Бетховен подверг критике либретто «Брадаманты» за то, что «в сюжете много сходства с балетом — ну, и сплошная фантаст и-к а». «Я не могу скрыть, — добавил при этом композитор, — что я вообще предубежден против этой манеры, которая так часто усыпляюще действует на чувство и разум» («Письма Бетховена», стр. 291).
    Вместе с тем Соллертинский едва ли прав в том, что причиной незавершения Бетховеном ряда его оперных планов являлась только стандартность изделий «венских ремесленников от сценаристики». Тут играла, вероятно, роль и •более глубокая причина, а именно то, что горячие намерения сочинять для сцены («Фауст» — заветная мечта) вступали в некое противоречие с желанием творить в первую очередь инструментальную музыку. Ведь сказал же Бетховен Рохлицу (1822), что прежде «Фауста» ему надо сочинить две симфонии и Торжественную мессу. И едва ли только Голицын был «повинен» в том, чго «Фауст» уступил дорогу и последним пяти квартетам.
  • 10. О Буйи см. его трехтомные мемуары, озаглавленные «Recapitulations ou mes souvenirs» и вышедшие в Париже в 1836—1837 гг., а также Е. Legouve. J.-N. Bouilly, 1842. Среди сюжетов Буйи преобладает историко-анекдотическая тематика: он пишет пьесы о Петре Великом, Руссо, Декарте и т. п.
  • 11. «Если Вы спросите меня, какая опера мне нравится, то я прежде всего укажу Вам на «Водовоза», ибо здесь сюжет так совершенен, что если бы поставить на сцене эту пьесу совсем без музыки, ее и тогда можно было бы смотреть с удовольствием». (И. П. Э к к е р м а н. Разговоры с Гете в последние годы его жизни, запись от 3 октября 1828 г.).
  • 12. О «Леоноре» Паэра см. статью Энглендера — Richard Englander. Paers «Leonora» und Beethovens «Fidelio» в «Neues Beethoven-Jahrbuch», 1930. Энглендер приходит к выводу, что «Леонора» Паэра как в текстовом, так и музыкальном отношении занимает промежуточное положение между произведениями Буйи — Гаво и Бетховена и в некоторых частностях несомненно повлияла на партитуру Бетховена во всех трех ее редакциях.
  • 13. Справедливое замечание, также косвенно подтверждаемое недавно опубликованным письмом к Рохлицу от 4 января 1804 года; Бетховен писал в нем, что «империя» Э. Шиканедера «полностью затмилась блеском толковой и остроумной французской оперы» («Письма Бетховена», стр. 191).
  • 14. «Фиделио» в связи с «Водовозом» см. работу — Ernst P a s q u ё. «Fidelio» und der «Wassertrager». Ein Beitrag zur Geschichte der beiden Opern und ihres Textdichters. «Westermanns Monatshefte», Bd. 63. 1887—1888.
  • 15. См. статью Зандбергера «Leonore» von Bouilly und ihre Bearbeitung fur Beethoven durch Joseph Sonnleitner» (Adolf Sandberger. Ausgewahlte Aufsatze zur Musikgeschichte, Bd. II, Munchen, 1924). Там же в приложении приведены подлинные тексты либретто Буйи и Зоннлейтнера.
  • 16. Два номера (терцет Марцелины, Жакино и Рокко и дуэт Марце-лины с Леонорой) были исключены не из второй, а из третьей редакции оперы. Из второй редакции был исключен только один номер (ария Рокко), восстановленный в третьей редакции.
  • 17. Наряду с резко отрицательными отзывами прессы были и одобрительные, а по авторитетному свидетельству А. Гризингера, содержащемуся в его письме к Гертелю от 2 апреля 1806 года, опера «произвела фурор и принесла автору огромный и заслуженный успех» (Сборник «Der Bar». Leipzig, 1927, S. 33). Главной причиной снятия оперы с репертуара являлся конфликт Бетховена с арендатором театра Ан дер Вин Брауном.
  • 18. Под именем Фиделио, переодевшись юношей, Леонора проникает в темницу, где томится ее супруг Флорестан, и поступает в услужение к тюремщику Рокко. Имя Фиделио, как псевдоним неузнанной и скрывающейся верной жены, взято из «Цимбелина» Шекспира (III, ).
  • 19. Опера была переименована еще перед премьерой 1805 года и шла под названием «Фиделио» как во второй, так и в первой редакции. Обстоятельства переименования таковы: 30 сентября 1805 года опера была запрещена австрийской цензурой. 2 октября Зонлейтнер возбудил ходатайство о снятии запрещения, мотивируя, в частности, тем, что действие оперы «не имеет никакого отношения к современности» (см.S. Ley. Beethoven. Sein Leben in Selbstzeugnis-sen, Briefen und Berichten. Wien, 1954, S. 127). Разрешение цензуры последовало 5 октября, но было предложено переработать наиболее резкие сцены и заменить название «Леонора, или Супружеская любовь» названием «Фиделио, или Супружеская любовь». С 1814 года (в третьей редакции) опера именовалась «Фиделио», а дополнение «или Супружеская любовь» было снято.
  • 20. Имеется в виду второй финальный хор узников («Leb'wohl du warmes Sonnenlicht»).
  • 21. Характеристику этих увертюр читатель найдет в вышедшей в серии «Путеводителей по концертам», изданной Ленинградской филармонией, брошюре П. Грачева «Увертюра Бетховена». 1937.
  • 22. См. Thayer, V, стр. 499.
  • 23. Хорошую отповедь подобным критикам дает Вальтерсгаузен в своей интересной работе «Zur Dramaturgie des «Fidelio» («Neues Beethoven-Jahrbuch», I. Jahrgang, 1924).
  • 24. Уместно привести здесь запись в разговорной тетради от 23 октября 1823 года, сделанную рукой племянника Бетховена — Карла и отражающую, по-видимому, взгляды дяди-опекуна: «Театр должен не просто скользить по поверхности, он должен также воспитывать и внушать благородный образ мыслей» (Цит. по изданию: A. S с h i m t z. Das romantische Beethovenbild. Berlin, 1927, S. 41).
  • 25. Песня Рокко — единственный номер партитуры «Фиделио», где ощущается влияние первоисточника — куплетов Гаво из его «Леоноры», что подметил еще тот же Берлиоз.
  • 26. Очень интересные замечания по поводу характера интерпретации этой знаменитой арии можно найти в брошюре, опубликованной одной из лучших исполнительниц партии Леоноры — Лилли Леман: Lilli L e h m a n n. Studien zum «Fidelio». Leipzig, 1905.
  • 27. В цитированной уже работе о драматургии «Фиделио» Вальтерсгаузен также резонно возражает против традиции немецких театров изображать Флорестана сладким тенором-любовником с миловидной внешностью. На самом деле Флорестану под сорок лет: это человек большого жизненного опыта, политический деятель с давно и твердо сложившимися убеждениями, а отнюдь не легко воспламеняющийся юноша.
  • 28. CM. F. Kerst. Erinnerungen an Beethoven, Bd. I. Stuttgart, 1913. SS. .1в1—182.
  • 29. Это более чем вероятно. В 1814 г. «Фиделио» был возобновлен в Вене. В 1816 г. Шуберт создал «Лесного царя».