Письма Бетховена. Часть первая (1783-1815 г.) // Кавказский вестник, № 1. 1900

Текст воспроизведен по изданию: Письма Бетховена. Часть первая (1783-1815 г.) // Кавказский вестник, № 1. 1900

ПИСЬМА БЕТХОВЕНА

(1783-1815 г.)

1.

К курфюрсту Максимилиану-Фридриху Кельнскому

(Эта дедикация к сочинению “Три сонаты для фортепиано, составленные одиннадцатилетним Людвигом ван-Бетховеном и посвященные преосвященному архиепископу и курфюрсту Кельнскому Максимилиану-Фридриху, моему милостивейшему повелителю” — едва ли сочинена самим мальчиком. Но все же мы помещаем ее здесь, как забавный контраст к его собственным позднейшим отзывам относительно лиц высокопоставленных. Подлинный экземпляр этого сочинения находится у директора Франца Гаузера в Мюнхене.)

Высокочтимый!

С четырехлетнего возраста я предан музыке. Познакомившись так рано с милой музой, наполнившей мою душу чудными созвучиями, я овладел ею, и, как часто казалось мне, она, в свою очередь, полюбила меня. Теперь уж исполнился мне одиннадцатый год, а муза все продолжает шептать, в минуты, посвящаемые ею мне: “Попытайся-ка изложить письменно гармонии души твоей!” Возможно ли в одиннадцать лет, думал я, — стать автором? И что скажут на это представители искусства? Я был в смущении, но муза моя настаивала; я послушался и написал. [114]

Сиятельнейший, смею ли ныне повергнуть к подножию Твоего престола первые плоды юношеского труда? И смею ли я надеяться на поощрение снисходительным отцовским одобрением? О, да! С давних времен ведь находят в Тебе науки и искусства мудрого заступника и великодушного покровителя, под благосклонным отцовским попечением которого созревают восходящие таланты. Исполненный сей ободряющей надежды, осмеливаюсь предстать пред Тобою с этими юношескими попытками. Прими их как искреннейшее выражение детского почтения и обрати благороднейший, милостивый взор свой на их юного автора,

Людвига ван-Бетховена.

2.

К доктору Шаде в Аугсбурге.

Бонн, 15 сентября 1787 г.

Благороднейший и достойнейший друг!

Что Вы обо мне думаете — о том не трудно мне догадаться. Что Вы имеете основательную причину быть обо мне невыгодного мнения — тому не могу я противоречить, однако ж не желаю извиняться, пока не укажу на причины, по которым могу надеяться, что мое извинение будет принято. Я должен Вам сознаться, что со времени моего отъезда из Аугсбурга (Обратно в Вену, куда Макс-Франц отправил его для дальнейшего образования. Подлинник этого письма неизвестен. Впервые оно напечатано было в “Vossische Zeitung”, а затем в “Berliner Musikalische Zeitung” в 1845 г., № 34.) здоровье мое и настроение начали быстро ухудшаться; чем более приближался я к родному городу, тем чаще стал получать от отца письма с требованием — поскорее ехать, так как здоровье матери внушало опасения. Поэтому, несмотря на собственное нездоровье, я спешил чрезвычайно: желание еще раз повидаться с больной матерью устранило все препятствия и помогло мне преодолеть величайшие затруднения. Я застал ее еще в живых, но в самом жалком состоянии; у нее была чахотка и, после многих перенесенных болей и страданий, умерла она, наконец, около семи недель тому назад (17-го июля). Она была для меня такой доброй, любящей матерью, лучшей подругой! О, я был счастливейшим человеком тогда, когда [115] еще мог произносить дорогое слово мать, на которое всегда мне отзывались! И к кому могу я теперь обращаться с этим именем? К немым ее образам, которые носятся в моем воображении? С тех пор, как нахожусь здесь, грустное настроение преобладает во мне; все время я страдаю одышкой, и опасаюсь, что это может превратиться в чахотку. К этому еще присоединяется меланхолия, которая тяготит меня почти столько же, как и самая болезнь. Подумав о моем положении, Вы, надеюсь, простите меня за долгое молчание. Насчет трех карлсдоров, которые Вы, по своей чрезвычайной доброте и дружбе, одолжили мне в Аугсбурге, я принужден просить Вас — еще немного и великодушно повременить. Путешествие мое стоило дорого, а здесь не могу я ничем возместить этих расходов и не могу надеяться даже на самую малость. Судьба здесь, в Бонне, мне не благоприятствует. Простите, что я так долго задерживаю Вас своей болтовней; все это нужно было для моего извинения.

Прошу Вас не отказать мне и в будущем в Вашей драгоценной дружбе, так как для меня ничто так не желательно, как возможность хоть чем-нибудь оказаться достойным Вашего расположения.

С совершенным почтением

Ваш покорный слуга и друг

Людвиг в. Бетховен,

придворный органист.

3.

К курфюрсту Максимилиану-Францу.

(Подлинник находится в Рейнском архиве в Дюссельдорфе. Ответный рескрипт курфюрста последовал 3-го мая 1793 года.)

Просвещеннейший, Светлейший Курфюрст!

Милостивейший Государь!

Несколько лет тому назад Вашей Светлости угодно было уволить отца моего, придворного тенориста ван-Бетховена, в отставку и милостивым декретом назначить мне 100 талеров для прокормления, одевания и обучения моих двух младших братьев, равно как и для погашения долгов, сделанных отцом. [116]

Декрет этот хотел я представить в казначейство Вашей Светлости, но не сделал этого по настоятельной просьбе отца, так как все могли бы тогда считать его неспособным заботиться о своей семье; он обещал сам доставлять мне по 25 гульденов чрез каждые три месяца, что и было им всегда точно исполняемо.

Но, пожелав по смерти его (последовавшей в декабре прошлого года) представить вышеупомянутый декрет, я с ужасом заметил, что бумага эта была уничтожена отцом моим.

Почтительнейше прошу прощенья и умоляю Вашу Светлость о милостивом возобновлении этого указа и о предписании казначейству относительно выдачи причитающейся мне суммы за истекшие три месяца.

Вашей Курфюрстской Светлости покорнейший, верный и преданный

Люд. в. Бетховен,

придворный органист.

4.

К Леоноре фон-Брейнинг, в Бонне.

Вена, 2 ноября 1793 г.

Достопочтенная Элеонора!

Моя дорогая подруга!

Только по истечении почти целого года, проведенного мною здесь, в столице, посылаю Вам первое письмо, но уверен, что Вы все же постоянно вспоминаете обо мне. Неоднократно приходилось мне беседовать с Вами и Вашим милым семейством, хотя, весьма часто, не с тем спокойствием, какого я желал бы; так, например, во время рокового спора, которого никак не могу забыть и во время которого поступок мой представляется мне вполне достойным презрения. Но дело это прошлое, и я много заплатил бы, если бы в состоянии был совсем загладить мое тогдашнее, позорящее меня и совершенно противное моему характеру, обращение. Конечно, было не мало обстоятельств, которые уж раньше вызывали в нас враждебное отношение, и, как полагаю, главной помехой к взаимной гармонии нашей явились сплетни о том, что каждый из нас высказывал о другом. Каждый из нас думал во время спора, что говорит gо убеждению, между тем как это было лишь следствием внушенного нам гневного настроения, и [117] оба мы оказались обманутыми. Ваш добрый и благородный характер, моя милая подруга, ручается мне в том, что Вы уж давно простили меня. Но говорят, что чистосердечное раскаяние состоит в собственном сознании проступка, чего я и желал. Забудем же все это и выведем отсюда лишь заключение, что поспорившие друзья не должны прибегать к посредникам, а должны покончить все непосредственно между собою.

При сем посылаю мою пьесу, посвященную Вам [вариации Le vuol ballare], — к огорчению моему, не столь значительную по объему и не вполне Вас достойную. Меня принудили здесь издать это маленькое произведение, и я воспользовался случаем, чтобы представить Вам, моя достопочтенная Элеонора, доказательство моего к Вам почтения, дружбы, постоянной памяти о Вас и о Вашей семье. Примите эту безделицу от глубоко почитающего Вас друга. О, если она только доставит Вам удовольствие, то я буду вполне удовлетворен. В ней заключается для меня возрождение того времени, когда в доме Вашем я проводил лучшие дни моей жизни. Быть может, безделица эта и в Вас сохранит обо мне память до тех пор, пока я опять навещу Вас, что, конечно, не так скоро случится. О, какая радость ожидает нас тогда, моя милая! Вы найдете в Вашем друге веселого человека, в котором время и счастливые обстоятельства изгладили морщины, вызванные прошлыми неприятностями.

Если встретите Б. Кох [впоследствии графиня Бельдербуш], то прошу Вас сказать ей, что не хорошо с ее стороны вовсе не писать мне. Ведь я уже два раза писал ей; Мальхусу же [впоследствии министр финансов королевства Вестфальского] писал я три раза, и — никакого ответа. Скажите, что если ей писать не хочется, то пусть, но крайней мере, принудит к этому Мальхуса. В заключение моего письма, позволяю себе еще одну просьбу: я желал бы вновь иметь счастье получить жилет из заячьей шерсти, вязанный Вами.

Простите своему другу нескромную эту просьбу, она исходить из особенной склонности ко всем произведениям Ваших рук; сверх того, скажу Вам по секрету, что в основании этой просьбы заключается маленькое тщеславие: мне хотелось бы показать, что обладаю подарком от одной из лучших боннских девушек. Хотя у меня еще имеется первый жилет, подаренный Вами в Бонне, но он, благодаря новейшей моде, сделался уже настолько немодным, что я только могу хранить его в шкафу, как дорогой подарок от Вас. [118]

Велика была бы радость моя, если бы вскорости Вы осчастливили меня письмом. Если мои письма доставляют Вам удовольствие, то обещаю по возможности служить Вам ими, так как мне весьма приятно пользоваться всяким случаем, чтобы доказать Вам, насколько я

Ваш верный, Вас почитающий друг

Л. Бетховен.

P. S. Вариации покажутся несколько трудными, в особенности трели в Coda. Но это не должно Вас пугать. Они так написаны, что Вам следует только играть трель, остальные же ноты можете пропустить, так как они заключаются и в скрипочной партии. Никогда не мог бы я предполагать того, что теперь неоднократно приходится мне замечать в Вене: иногда, по вечерам, я фантазирую за роялем, а на следующий день кто-нибудь, подхватив значительную часть этих фантазий, уже щеголяет ими в рукописи (как, например, аббат Гелинек). Так как я предвидел, что-то же самое будет с этими вариациями, то решил предупредить такой случай. Сверх того, имел я в виду привести в смущение здешних учителей фортепиано, из коих некоторые — мои смертельные враги. Таким образом, хотелось мне также им отомстить, зная заранее, что в некоторых домах господам этим предложат мои вариации, при разыгрывании которых придется им довольно плохо.

Бетховен.

5.

К ней же.

(Подлинники этих двух писем, равно как и писем к доктору Вегелеру, хранятся у сына последнего, врача Вегелера, в Кобленце. Они опубликованы в “Биографических заметках о Людвиге Бетховене Wеgler'a и Ries'a” (Кобленц, 1838 г.) и в прибавлении к ним (Кобленц, 1845 г.).)

Чрезвычайно обрадовал меня прекрасный галстук Вашей работы. Подарок этот вызвал во мне грустное настроение, несмотря на удовольствие, доставленное мне самим предметом. Он возбудил во мне воспоминание о прошедшем времени, а великодушие Ваше пристыдило меня. Сказать по правде, [119] не думал я, что Вы еще считаете меня достойным Вашей памяти. О, если бы Вы могли быть свидетельницей моего вчерашнего настроения, то, наверно, не нашли бы преувеличенным того, что хочу я сказать Вам: память Ваша тронула меня до слез и сильно опечалила. Прошу Вас, несмотря на малость доверия, которого я в Ваших глазах заслуживаю, не сомневаться в том, моя подруга (дозвольте мне и впредь Вас так называть), что я сильно страдал и до сих пор страдаю, лишившись Вашего расположения. Вас и Вашу дражайшую мать я никогда не забуду. Вы ко мне были так добры, что потеря дружбы Вашей для меня не так скоро может быть возмещена; я глубоко сознаю, что мною потеряно и чем Вы для меня были. Но для выяснения всего этого пришлось бы возвратиться к сценам, о которых Вам неприятно было бы слышать, а мне напоминать.

В виде небольшого воздаяния за Вашу добрую обо мне память, позволяю себе послать Вам прилагаемые при сем вариации и рондо со скрипкой. Множество занятий не позволяют мне переписать давно обещанную Вам сонату. В моей рукописи она представляет собою лишь эскиз, вследствие чего списать ее, даже и такому молодцу, как сам Параквин [контрабасист в оркестре курфюрста], было бы не легко. Рондо можете дать переписать и затем возвратить мне партитуру. Это единственное, что я могу послать Вам из моих вещиц, которыми Вы более или менее могли бы воспользоваться, а так как Вы отправляетесь теперь в Керпен [где жил ее дядя], то, быть может, безделицы эти там доставят Вам некоторое развлечение.

Прощайте, моя подруга! Я не в состоянии Вас иначе называть, каково бы ни было Ваше ко мне равнодушие; все же будьте уверены, что я Вас и Вашу мать столько же почитаю, как и прежде. Если могу еще чем-нибудь доставить Вам удовольствие, то не пренебрегайте мною; в этом заключается для меня последнее средство выразить Вам благодарность за дружбу, которою я имел счастье пользоваться.

Желаю Вам счастливого пути; привезите обратно Вашу дорогую мать вполне здоровою.

Вспоминайте по временам,

глубоко Вас уважающего всегда,

Бетховена. [120]

6.

Любезный Шенк!

(Шенк, впоследствии прославившийся, как автор оперы: “Деревенский цирюльник” (“Dorfbarbier”), был некоторое время учителем Бетховена по композиции. Записка эта, вероятно, писана в июне 1794 г. Она впервые напечатана была в № 183 “Freischutz'a” (в начале 1837 г.), по смерти Шенка.)

Я не знал, что сегодня же придется мне уехать в Эйзенштадт. Охотно я еще с Вами побеседовал бы. Пока же будьте уверены в благодарности за оказанные мне услуги. Постараюсь, по мере сил, все для Вас исполнить. Надеюсь вскоре опять Вас видеть и вновь пользоваться драгоценным знакомством. Прощайте и помните хоть немного

Вашего

Бетховена.

7.

К доктору Вегелеру, в Вене.

(На просьбу мою, говорит Л. Ноль, о сообщении полного текста письма, доктор Вегелер ответил мне, — “что выпущенные в письме места составляют отчасти восхваления его (т. е. Вегелера) отца, отчасти — бесконечные уверения в дружбе, которые, по его мнению, не могут иметь никакого интереса; сверх того, он должен был иметь в виду причины, по которым отец его не решился сообщить содержания этого письма целиком. Не желая входить в споры с обладателем этого документа, я должен, однако, заметить, что все факты из жизни, a следовательно и письма великого человека принадлежат всему человечеству, и что в сущности лишь добросовестный биограф, стремящийся обрисовать личность гения, может решить, какие из его выражений представляют общественный интерес и что именно должно быть выпущено. Всякое же пристрастие к личным отношениям кажется мне мелочным. Второе пребывание Вегелера в Вене совпадает с 1794 — 96 г.г.”)

В каком отвратительном виде представил меня ты — мне же самому! О, я узнаю себя; я не заслуживаю твоей дружбы. Скверный поступок мой по отношению к тебе вовсе не был умышленным; это было непростительное с моей стороны легкомыслие.

Но оставим все это. Я сам приду к тебе, брошусь в твои объятия, прося о возвращении потерянной дружбы, и ты возвратишь себя кающемуся, тебя любящему, тебя никогда не забывающему

Бетховену. [121]

8.

К нему же.

Вена, май 1797 г.

Здравствуй, мой друг!

Я в долгу пред тобою: за мною одно письмо; ты получишь его вместе с моими новейшими пьесами. Дела мои идут хорошо и, могу сказать, постоянно становятся лучше. Если думаешь, что поклон мой может кого-нибудь обрадовать, то передай его. Прощай и не забывай

твоего Людвига ван-Бетховена.