VII. Бетховен хочет покинуть Вену.

Существует греческое слово, которому нет равнозначащего во французском языке — αχμη — наивысшая точка творческой зрелости, достигнутая человеком и его талантом. Это слово очень точно характеризует Бетховена в годы 1808 и 1809.

К этому времени относятся: ариетта «In questa tomba oscura» (52), на текст Джузеппе Карпани, поэта императорского двора, известного своими книгами о Гайдне и, позднее, о Россини (Шиндлер рассказывает, что текст этот послужил поводом для состязания знаменитых музыкантов и вместе с тем создания пародии); 32 вариации до минор для фортепиано; четыре песни на стихи Гёте с аккомпанементом фортепиано (в том числе «Sehnsucht»); Месса до мажор (соч. 86), первое исполнение которой состоялось в сентябре 1807 года у князя Эстергази-Галанта; Соната для фортепиано и виолончели, посвященная барону Глейхенштейну (соч. 69); два великолепных трио для фортепиано, скрипки и виолончели, принесенные в дар графине Марии Эрдеди (соч. 70); Фантазия и Сонатина для фортепиано (соч. 77 и 79); Фантазия для фортепиано, хора и оркестра, дань уважения баварскому королю Максимилиану-Иозефу (соч. 80); Вариации для фортепиано (соч. 76), предназначенные для «друга Олива».

Сонату для фортепиано и виолончели впервые исполнили Черни и Линке, кажется, в 1812 году. Альфред Корто и Пабло Казальс играли ее 16 июня 1927 года в Парижский опере. Короткое, но восхитительное Andante отделяет капризное изящество скерцо от веселых выдумок Allegro vivace. Скорбное Largo из Трио ре мажор проникнуто поэтической мыслью; у музыканта-лирика до сих пор не было еще такой искренней, такой задушевной исповеди; биение благородного сердца слышится в ритмических акцентах мелодии. Призраки блуждают в этом Largo, — говорит виолончелист Сальмон. Непосредственность фантазии нашла глубокое драматическое выражение в Allegretto из второго Трио, уникальном по форме. Кажется, что после сочинения 70 Бетховен ничего уж больше не сможет поведать нам о себе. Фантазия с хором была преподнесена (в бетховенских посвящениях всегда заключен особый смысл) баварскому королю Максимилиану Первому, союзнику Франции; по решению имперского сейма 1802 года он получил изрядное количество городов, а Пресбургский договор принес ему вместе с короной Тироль, Бризгау и часть австрийской Швабии. Максимилиан примкнул к Рейнской конфедерации и укрепил союз с Наполеоном, выдав свою дочь замуж за Евгения Богарне. Договор 1809 года присоединил к его владениям Зальцбург, родину Моцарта. Фантазия вдохновлена песней, сочиненной некогда Бетховеном («Seufzer eines Ungeliebten») (53); в ней скрыта, пусть в наброске, Ода к радости из Девятой симфонии. Тема появляется сперва в Meno allegro, ее подхватывают и развивают в обычной вариационной форме флейта, валторна, фагот, кларнет, гобой поочередно; затем она преображается из Adagio, приобретает героический характер маршеобразной поступи, подчеркнутой синкопированными аккордами струнных, — этот прием использовали музыканты новейших времен (Стравинский в финале «Петрушки»); кульминация темы наступает в развернутом хоровом эпизоде. Здесь мы находим новое доказательство ошибки исследователей, противопоставляющих различные жанры бетховенского творчества; песня (Lied), фантазия, симфония возникают из одного источника; линия музыкального развития непрерывна; сохраняется совершенное органическое единство целого.

Тридцать две вариации до минор появились в апреле 1807 года; за простой восымитактовой темой следует ряд небольших пьес очень разнообразного характера, где всегда, однако, можно распознать начальную мелодию; последняя вариация — наиболее развитая, самая блестящая из всех. Сонатина (соч. 79, 25-я соната) с ее вальсовой темой уводит нас в прошлое хрупкостью, простодушием музыкального рисунка, меланхолической грацией Andante, остроумием финала; Бетховен, сочиняя Сонатину, словно перенесся в пору своей юности, вспомнил боннские вечера. Напротив, Фантазия (соч. 77), посвященная Францу Брунсвику, самому близкому другу в эти тяжкие годы, поражает и увлекает свободой конструкции, оригинальностью трактовки Adagio, общим настроением, очень близким тому, которым проникнуты квартеты; настроение это проявится в «Пасторальной симфонии». Фрагментарный характер произведения, контрасты, смелость Presto больше многих крупных сочинений подчеркивают независимость композитора. «Из этого Presto, — указывает Ленц, — вышел «Лесной царь» Шуберта».

В сентябре 1807 года Бетховен закончил и посвятил князю Николаю Эстергази Мессу до мажор (соч. 86), впервые исполненную в Эйзенштадте (позже он преподнес это произведение князю Фердинанду Кинскому). Четырехголосная Месса с оркестровым сопровождением не принадлежит к числу самых оригинальных бетховенcких творений. Нам вспоминается ее исполнение 11 ноября 1928 года в церкви Дома инвалидов, спустя десять лет после пушечного выстрела, возвестившего конец последней войны. Дата и вся обстановка усиливают торжественность настроения. С хор свешиваются старинные знамена, полуистлевшие шелковые лоскутья цвета блеклой розы, напоминающие о былых сражениях, не столь жестоких, как современные бойни; королевские либо княжеские гербы, белые башни в центре красных гербовых полей, голубые либо лиловые фигуры украшают эти славные эмблемы, колеблемые легкими дуновениями воздуха. Справа на голой стене черное распятие, похожее на деревянные кресты солдатских могил, являет свою бесстрастную суровость мраморному блеску витых колонн. Гробницы не видно, однако чувствуешь себя подавленным ее близостью. Отраженные витражами и позолотой, огни свечей словно заходящее солнце обагряют церковные своды. Мольба звучит в Andante («Kyrie»); в радостных возгласах героического Allegro («Gloria») слышится первый призыв к миру, к миру между людьми доброй воли. Если сравнить второе Andante («Qui tollis»), «Miserere», Allegro («quoniam tu solus»), «Hosannah» с ослепительными произведениями того же периода — с пламенными квартетами, с Четвертой симфонией — все эти части Мессы покажутся холодноватыми, лишенными порыва. Но вот отзвук «Фиделио» пронизал религиозное песнопение; словно взмах крыла вознес принесшую его строфу. Начиная с «Benedictus» музыка становится все более выразительной; в «Agnus» мольба все настойчивее; в этот час, в этих стенах потрясает завершающий Мессу призыв — нежная, глубоко человечная фраза. «Da nobis pacem» — поют четыре голоса; действительно, здесь чувствуются души взывающие; разум и сердце подготовлены, чтобы воспринять поддержанный церковным напевом чистый детский голос, оплакивающий миллионы мертвых. «Libera nos, Domine!» Избавь нас от этих жестокостей! С самого начала своего существования человечество провозглашает этот призыв. И теперь он снова звучит в словах литургического текста, в задушевных помыслах гения, который с еще большей силой повторит его в Девятой симфонии и в Мессе ре мажор.

В 1808 году были созданы либо закончены Пятая и Шестая симфонии, до-минорная (соч. 67) и «Пасторальная» (соч. 68).

Если судить по публикациям Ноттебома и тетрадям автографов, над первой из них Бетховен работал в то же время, когда он писал «Фиделио» и Фортепианный концерт соль мажор. По преданию, четыре ноты вступления вдохновлены пением птички, услышанным на Пратере: какая-нибудь иволга в желтом с черным оперении — ее можно встретить на лесной опушке, у ручья. Однако Шиндлер утверждает, что Бетховен придавал этому мотиву символическое значение. «Так судьба стучится в дверь». «So pocht das Schicksal an die Pforte». Все Allegro целиком комментирует мысль, заключенную в этой бурной теме: то она звучит в вопросительных интонациях валторн, то в спокойных эпизодах раздумий, то ведет волнующие диалоги между духовыми и струнными, прежде чем собрать воедино весь оркестр для заключительного порыва. С выразительной простотой развивается бессмертная элегия Andante; возникает сладостная, спокойная мелодия, полная воспоминаний; ее варьируют различные инструменты — виолончели и альты украшают кружевными гирляндами; порой она становится особенно рельефной; порой иссякает — словно умолк трепещущий голос; гармония поддерживает и обволакивает его. Здесь Бетховен предстает во весь рост; точно рассчитанное вариационное мастерство ни на мгновение не затемняет неизменной чистоты мелодической линии. Гимн ширится, незабываемый для тех, кто слышал его хотя бы раз. С тем же совершенным искусством использованы различные оркестровые краски, штрихи, то оживляющие грубоватую душу контрабасов, то замирающие в шепоте флейт, то подчеркивающие ритмы ударами литавр — и все это приводит нас к торжеству последнего Allegro, так блестяще раскрытого Берлиозом. Причудливая смесь настроений отражена в их звуковом воплощении; в изложении и развитии идеи соблюдается счастливое равновесие; глубоко личным оттенком проникнуто все произведение, которое справедливо определяли как рапсодию, в древнем значении этого слова; тревога, таящаяся в музыке, грозы (если возможно такое сравнение со всем, что в нем есть несовершенного), которые образуются в отдалении, приближаются, становятся зримыми, разражаются бурей; вольности, долгое время пугавшие дирижеров, вынуждавшие их сокращать отдельные эпизоды; пренебрежение пропорциями и правилами, проявленное музыкантом, всецело отдавшимся вдохновению; возбужденность героического финала — все эти новшества должны были ошеломить публику, хотя и искушенную, но привыкшую к большей сдержанности. Шуман рассказывает о ребенке, которого испугало окончание скерцо. Пройдет несколько лет, прежде чем лучшие ценители согласятся, что Пятая симфония ввела в музыку тот самый «новый характер», о котором говорит Гров. Берлиоз восторженно прославит, сам Фетис признает эту революцию, которую Бетховен произвел без всяких теоретических предумышлений, без школярских формул, — попросту потому, что в столь обширном творении, владея всеми средствами выразительности, он еще раз излил свою душу с гениальным простосердечием.

«Пасторальную симфонию» Бетховен закончил в том же году, что и до-минорную; очевидно, он задумал «Пасторальную» в 1806 году и, насколько можно установить, работал над ней, начиная с 1807 года. Он неоднократно подчеркивал, что вовсе не хотел сочинить музыкальную картину, одну из этих звуковых картин — Tongemäde, которые он отвергал, а стремился выразить чувства, порожденные пребыванием в сельской местности, передать веселье сборища крестьян, радующихся, что гроза рассеялась. Известна его фанатическая любовь к природе; с давних пор собирает он темы, ею подсказанные. В записной книжке 1803 года есть нотная запись журчанья потока, а над ней — часто цитируемая пометка: «Чем больше ручей, тем значительнее звучание». В садах Гейлигенштадта, под вязами, неподалеку от любимого Каленберга, была сочинена вся Симфония либо большая ее часть. По рассказу Шиндлера, Бетховену виделись здесь деревенские музыканты, — они слегка подвыпили и дремлют, играя... Создавая эти образы, он собирал бытующие у австрийского народа песни и танцы.

В Allegro скрипки поют деревенские мелодии, разукрашенные второстепенными темами, словно лентами; и те, и другие настолько безыскусственны, что кажется, будто композитор подслушал их в сельском хороводе, а быть может, они слетели с уст красавицы-крестьянки. Развертывается сцена на берегу ручья. Хотя Бетховен и остерегается звукописи, в сопровождении мелодических фраз слышится мерный шум воды; в глубине леса, у свитого весной гнезда, соловей самозабвенно выводит свои трели, — они смолкнут, когда пройдет пора любви, когда вылупятся его птенцы. «Запел соловей, — пишет Барреc в «Холме вдохновения», — и не слышно ни слов, ни мелодии, одна лишь беспредельная надежда. Извечная правда звучит в его песнях. Скромный, невидимый среди листвы, он восхваляет свою подругу; и все же он проникает во все сердца, а за пределами сердец достигает божественных высот. Звучание в саду, полнота чувств в ваших душах! И внезапно смерть поглощает и большое чувство, и бессмертную надежду». В эти погожие дни появляется на опушке лесных зарослей и пугливый, одинокий перепел; между двух взмахов коротких крыльев взлетает к небесам его незатейливый напев; на солнце поблескивает желтая полоска, разделяющая его перышки. Бродячая кукушка возвещает свое бракосочетание. Кажется, что и деревья трепещут, истомленные всеобщей любовью; это весна Лукреция. Звук рога раздается а лесу. Родник шумит, его приласкал пронесшийся ветерок. Флейты нарушают молчание. На этом весеннем фоне образ человека появляется лишь после могучего взрыва жизненных сил, потрясшего всю природу. Воодушевленный радостным пробуждением земли, крестьянин пляшет неуклюжее бурре; это не дивертисмент во вкусе французской комической оперы, это безудержное веселье простодушных людей, упоенных возрождением природы. Вот классическая сцена грозы, с ее несложными эффектами — молния, потоки дождя, удар грома. Бетховен обновил часто используемый сюжет; есть в четвертой части Шестой симфонии изумительное мгновение, когда скрипки и гобои постепенно водворяют спокойствие после эпизодов бури. Заключительная благодарственная песнь выражает чувства, описанные Бетховеном в его заметках, сделанных во время прогулок на Каленберге: деизм, в духе Руссо, восторг, порожденный преклонением перед величием природы, но без ложной напыщенности, ощущение человеческого счастья и душевного покоя. В этом произведении (современники сочли его слишком длинным) Бетховен словно примиряется с жизнью; по крайней мере, в своем обожании природы он стремится найти забвение от печалей и тревог. Мы признательны Феликсу Вейнгартнеру за его интерпретацию Шестой симфонии, за то, что он раскрывает всю мощь (мы даже сказали бы — весь пантеизм), всю полнокровную жизненность этой музыки и, в единстве замысла, все ее великолепное разнообразие.

«Пасторальная» и Симфония до минор были представлены венской публике в музыкальной академии 22 декабря 1808 года. Это был прощальный вечер. Сверх того, в программу вошли Концерт соль мажор для фортепиано в исполнении самого автора, Sanctus из Мессы до мажор и Фантазия с хором. Благодаря Зейфриду, одному не наиболее уважаемых венских музыкантов того времени, мы располагаем некоторыми сведениями об этом вечере. Почти сверстник (несколько лет разницы) Бетховена, ученик Моцарта по фортепиано и Альбрехтсбергера по композиции, Игнац Ксавер фон Зейфрид дирижировал оркестром в театре Шиканедера; сотрудник «Всеобщей музыкальной газеты», видный теоретик, композитор, плодовитый автор сонат и квартетов, месс и опер, балетов и ораторий, он занимает достойное место в бьющей ключом музыкальной жизни Вены начала XIX века. Зейфрид жил в том же доме, что и Бетховен, встречался с ним ежедневно, оба они вели холостяцкую жизнь, вместе бывали в ресторане; в общении с Зейфридом Бетховен проявлял жизнерадостность, а порой и едкое остроумие. «Болезнь, — говорит Зейфрид, — еще не вселилась в него, потеря столь необходимого музыканту чувства еще не омрачила его жизнь». Зейфрид присутствовал на концерте 22 декабря. При исполнении Фантазии с оркестром и хором Бетховен ошибся: он забыл, что на репетиции отменил повторение, оставшееся, однако, в оркестровых партиях; ему пришлось извиниться перед оркестром, но публика и критика сожалели (не без основания!) по поводу столь взбалмошного поведения. Около того же времени Бетховен потерял друга. 28 сентября 1808 года умер скрипач и композитор Павел Враницкий, капельмейстер придворной оперы, неизменно поддерживавший творческие замыслы Бетховена; деятельность Враницкого — еще один пример поразительной плодовитости австрийских музыкантов: его наследие включает оперы, балеты, двадцать семь симфоний, более сорока квартетов, двенадцать квинтетов, многочисленные трио, концерты...

К этим же годам следует отнести и увлечение композитора госпожой Биго. Мария Кипе, эльзаска из Кольмара, вышла замуж за библиотекаря князя Разумовского. Фетис причисляет ее к лучшим венским пианистам, Гайдн восхищался ее игрой. Сохранилась записка Бетховена к ней (лето 1808 года) с приглашением прийти насладиться вместе с ним «веселыми утехами радостной прекрасной природы». Биго, узнав об этом, рассердился, и Бетховен стал просить извинения в выражениях, полных трогательного смирения. «Я сам говорил Вам, что иногда проявляю невоспитанность; я ненавижу всякую принужденность и держусь очень естественно со всеми моими друзьями; Биго я также считаю одним из них; если ей что-либо во мне не нравится, ее и Ваша дружба требуют, чтобы Вы сказали мне об этом, и я буду остерегаться, чтобы снова не оскорбить ее. Но как только могла добрая Мария так дурно истолковать мое поведение?» В отдельных фразах этого длинного письма Бетховен раскрывается до конца. «Никогда, никогда Вы не ошибетесь в благородстве моих чувств. С самого детства я научился любить добродетель и все прекрасное и доброе. Вы причинили мне сердечную боль... Со вчерашнего дня, после квартетов, моя чувствительность и воображение непрестанно говорят мне о том, что я заставил Вас страдать». Биго все-таки не простил этой непринужденности обращения, которую он счел нескромной; к тому же вскоре он увез свою жену в Париж, где она приобрела большую известность. Впоследствии Мария Биго давала уроки Мендельсону; скончалась она от чахотки в 1820 году совсем еще молодой (она родилась в 1786 году).

Но как же складывались отношения Бетховена и Терезы после 1807 года? У нас нет исчерпывающих данных. Ромен Роллан, среди всех биографов наиболее осведомленный на этот счет, сообщает, что два сезона Тереза провела в Карлсбаде с целью укрепить свое здоровье; она страдала от «дефекта телосложения», названного не очень благожелательными современниками попросту искривлением позвоночника. Но достоверно, что в эти трудные для композитора годы Тереза и Бетховен стали очень близкими друзьями. Крайне сдержанно рассказывает Роллан о кризисах, которые довелось испытать Терезе, об «озарении», осенившем ее, о путешествии во Флоренцию и Пизу. В ее дневнике есть следующая странная запись, сделанная 28 или 29 марта 1810 года: «Исполнился год с того дня, когда милость Предвечного поставила меня в положение, давшее возможность глубоко заглянуть вовнутрь себя самой и моей нравственной жизни. К этому времени относится полная перемена моего образа мыслей и моего существа. Я начала постигать то, чем я являюсь и чем я должна быть, и я предприняла большое преобразование...» Из того же дневника мы узнаем, как Тереза борется против своей чувственности (Sinnlichkeit) - Что все это означает? Упоминают имя Песталоцци. Но почему? В 1810 году швейцарский филантроп и педагог достиг шестидесятичетырехлетнего возраста; и в самом деле, во время своей дальнейшей деятельности Тереза будет вдохновляться уроками, полученными у благородного последователя Руссо, особенно из его «Книги матерей». Хотелось бы знать больше; но данные, которыми мы располагаем по сей день, остаются неполными и неясными. Мы можем лишь утверждать (поскольку один из ее друзей свидетельствует об этом), что «ее манера играть сонаты Бетховена вскружила голову самому мастеру и его ученикам» и что, выйдя далеко за пределы традиций женского образования той эпохи, она использовала свои богатые способности для изучения многих областей человеческого знания. Но, в конечном итоге, подробности и причины кризиса ускользают от нас. Посетив Песталоцци в Ивердоне, Тереза перенесла глубокое потрясение, воспылала любовью к ближним, приняла решение посвятить себя отныне деятельности на благо народа; по-видимому, также и семейные невзгоды, материальные затруднения ее сестры Жозефины вынудили Терезу немедленно взять на себя серьезные обязательства. Пожертвовав собой ради воспитания племянников, она поднялась к тем нравственным высотам, куда привели Бетховена его собственные горести. Они встретились на вершинах. «Без борьбы и опасностей, — пишет она, — не бывает победы. — Бесплодная доброта есть подлинная слабость ума и характера». Как бы ни развивались их отношения, она не переставала считать Бетховена одним из своих духовных наставников, подобно Гёте и Гердеру. Дневник 1811 года говорит нам об этом. Того, что мы уже знаем, достаточно, чтобы оценить по достоинству, как укреплялись душевные силы Бетховена в общении с такой энергичной и богатой натурой.

В первые дни января 1809 года композитор поддался желанию изменить свою судьбу, перейдя на службу к королю Вестфалии Жерому в качестве придворного капельмейстера в Касселе. «Наконец, — пишет он издателям Брейткопфу и Гертелю, — интриги, происки и низости всякого рода вынуждают меня покинуть единственное немецкое отечество, которое у нас остается: по приглашению его величества короля Вестфалии я уезжаю в качестве дирижера... Сегодня я отправил почтой свое согласие. Я дожидаюсь лишь приказа о назначении, чтобы приготовиться в путь». Следует ли усматривать в этом решении доказательство, что Бетховена по-прежнему привлекало все, имевшее отношение к Наполеону? Принимая приглашение отправиться к младшему брату императора, он не мог не знать, что после многочисленных морских приключений Жером командовал в Силезии корпусом, состоявшим из вюртембержцев и баварцев. Задаешься вопросом, чем стал бы наш музыкант в Касселе под опекой графа Беньо.

Австрийское общество упорно не признавало этого революционера в музыке, этого ересиарха или, как говорили его противники, республиканца.

У нас есть потрясающие свидетельства этой изоляции, против которой восстает Бетховен. На протяжении нашего рассказа мы уже использовали некоторые сведения, почерпнутые из книги «Германия» госпожи де Сталь. «Я была в Вене в 1808 году, — пишет она, — когда император Франц II женился на своей двоюродной сестре, дочери великого герцога миланского и великой герцогини Беатриче, последней принцессе из дома д'Эсте, столь прославленного Ариосто и Тассо». Свадьба императора (женившегося третьим браком) с принцессой Марией-Луизой-Беатриче состоялась в январе. После образования, под протекторатом Наполеона, Рейнской конфедерации, точнее — после 6 августа 1806 года, Франц II отказался от титула германского императора, уже совершенно не соответствовавшего действительности; отныне он стал австрийским императором под именем Франца I. Коринна присутствовала на церемонии: молодой архиепископ Вайценский благословил брак своего монарха и своей сестры; мать императрицы стояла позади дочери, сохраняя «смешанное выражение почтительности и достоинства»; братья сопровождали ее к алтарю; церковь заполнили высокопоставленные государственные деятели, представители знаменитых семейств тевтонской знати, ведущих свою родословную от древнейших времен.

«Ничего нового специально для празднества не было сделано; для его пышности достаточно было показать то, чем обладал каждый. Даже драгоценности у женщин были наследственными; алмазы, в каждой семье переходившие из поколения в поколение, приобщали память о прошлом к украшению молодости; во всем ощущалось веяние ушедших времен; наслаждались великолепием, уготовленным минувшими веками, но не стоившим народу новых жертв».

Коринна не удовлетворяется описанием этой церемонии, такой простой и одновременно блистательной; ей недостаточно побывать у гробницы Марии-Терезии, в подземелье Капуцинского храма, предаваясь размышлениям в этом склепе, где лучше чем в любом другом месте можно было постигнуть всю трагическую историю австрийского царствующего дома. Ей по душе спокойствие этой страны, склонность населения к развлечениям и всевозможным радостям жизни, чему так препятствуют события, нерушимый медлительный порядок ведения дел, солидная посредственность правительства. Некоторые из ее наблюдений не лишены глубины. «На самом деле, — пишет она, - военный дух не проник во все классы нации. Ее армии подобны каким-то передвижным крепостям, но поприще это привлекает не больше, чем любое иное...» Желая обеспечить спокойствие, Австрия налагает запрет на иностранные книги и в итоге приходит к едва ли не полной неподвижности мысли; в жертву житейским радостям она приносит душевный пыл, воспоминания прошлого, честолюбивые устремления в будущее — все то, что способствует созданию могучих держав. Несмотря на грозы, которые проносятся над Веной, столица предпочитает мирно дремать среди дунайских равнин, в своих дворцах во флорентийском вкусе; отсутствие основополагающих идей, общественных интересов вызвало к жизни замкнутые кружки, где заботились только о сохранении старинных обычаев, о повиновении этикету, о поклонах и реверансах, тогда как народ в хорошую погоду удовлетворялся тем, что прогуливался по Пратеру, разглядывая роскошные экипажи счастливцев. Время от времени состоятельные горожане отправляются в зал Редутов, «возлагая на себя обязанность развлекаться менуэтом», и танцуют будто для того, чтобы выполнить долг. «Каждый из двоих движется самостоятельно, то вправо, то влево, то вперед, то назад, не заботясь о другом, который в свою очередь так же старательно выделывает фигуры танца; лишь изредка они издают легкое радостное восклицание, но тотчас же вновь погружаются в полную серьезность...»

Пожалуй, нельзя было бы лучше раскрыть причины разочарования, испытываемого Бетховеном, показать, чем вызвано его неистовое желание избавиться от всех этих размеренных нравов и уехать туда, где был бы услышан подлинный крик души. Госпоже де Сталь неведомо было, что как раз в то время, когда сама она наблюдала венскую толпу в Пратере, — содрогался в душевных муках человек, полностью отвечавший ее пониманию, ее определению творческой личности. «Гений среди общества — это страдание, это внутренний жар, от которых надо лечиться как от болезни, если воздаяние славы не смягчит мучений». Она предчувствовала Бетховена, она, если можно так сказать, взывала о нем; однако она не знала его. Сами музыканты возмущаются, если он пытается заставить их сыграть какое-либо свое произведение. В Вене его известность ограничена кружком кучки дилетантов.

Факт еще более разительный. В том же 1808 году Вена приняла под свой кров человека, который будет гордиться тем, что открыл новые горизонты для разума. Назначенный несколько месяцев тому назад адъютантом при военном интендантстве, Стендаль присоединился к действующей армии. Благодаря «Письмам к Полине» мы следуем за ним. Он прибыл из Брауншвейга, города бульваров и памятников. Приведенные в очаровательной книге Поля Азара «Воспоминания» Штромбека знакомят нас с бытом маленьких немецких городков во время французской оккупации. Никогда еще там не жилось так весело; у губернатора танцуют; у Дарю обедают; знать усердно соперничает, чтобы угодить французским властям, женщины расточают улыбки. Бейль поселился в Вене весной 1809 года. Когда он проезжал Эберсберг, колеса его коляски попирали останки павших здесь пехотинцев. Австрийская столица произвела на него такое же впечатление полного благоденствия, какое он, после Италии, изведал лишь в Женеве. «Слишком много склонности к любви; красивая женщина на каждом шагу». В театре «Кернтнертор» он слушает превосходную музыку и развлекается балетами в итальянском вкусе, где участвуют смешные маски. Приступ лихорадки лишил его удовольствия участвовать в битве при Ваграме. В то время как пятьсот тысяч человек сражались в течение пятидесяти часов, он оставался распростертым на кушетке, различая каждый пушечный выстрел. Спустя восемь дней после кончины Гайдна он присутствует при траурной церемонии в Шоттен-Кирхен, где в честь покойного композитора исполняется Реквием Моцарта. Облаченный в мундир, он сидит на второй скамейке, позади семьи великого человека — «три или четыре бедные маленькие женщины в черном, жалкого вида». По всей вероятности, Бетховен пришел отдать последний долг тому, кто призвал его в Вену и поддержал на первых порах. Стендаль, которого утомил Реквием, не распознал своего великого соседа. Он целиком захвачен «Дон-Жуаном»; чтобы услышать «серенаду под окном», он является в театр «на четвереньках». А ведь, казалось бы, оба гения были созданы, чтобы понимать друг друга. В то время как его приятели весело прогуливаются в английских парках, Бейль растрачивает свой пыл, равнодушный к красотам дворцов, подобный человеку, которому «предложили бы стакан сахарной воды, тогда как у него рот полон азотной кислоты». Он проникает даже в парк Разумовского; с женщиной, которая сохранила память о нем, он блуждает в рощах Пратера, возле охотничьего домика, изрешеченного ядрами и пулями. Он видел также Франца II, который в старой почтовой коляске, запряженной шестеркой белых лошадей, проехал к собору св. Стефана на благодарственный молебен. Бейль находит, что вид у него «загнанный», как говорят в Гренобле, что выглядит он «незначительным, потасканным, усталым, словно человек, которого надо положить в вату, чтобы он обрел силу дышать». Этот вымокший под дождем монарх, воздающий господу богу благодарность — поистине, неведомо за что, — эскортируемый четырьмя офицерами его свиты, промокшими, как и он, до костей, — все это почти символ. Подобные зрелища Стендаль наблюдает с самым острым любопытством. Один лишь Бетховен ускользнул от него.

Тем временем музыка внушает страсть ему, мечтавшему жить в Неаполе хотя бы в качестве слуги у Паизиелло; он колебался между карьерой композитора и писателя; он обожает творчество Моцарта, эту «серьезную и зачастую печальную возлюбленную, которую, однако, любят больше именно из-за ее печали». Чимароза воспламеняет его. Но, создавая свои «Жизнеописания Гайдна, Моцарта и Метастазио», заимствованные им, — воспользуемся этим вежливым выражением, — у Карпани, он с предубеждением, неправильно судит о Бетховене. Второе письмо, датированное 15 апреля 1809 года, заканчивается странной фразой, не слишком лестной для проницательности Стендаля. «Когда Бетховен и сам Моцарт собирали ноты и идеи, когда они домогались многих и причудливых модуляций, — их ученые и полные утонченностей симфонии не произвели никакого впечатления; когда же они последовали по стопам Гайдна, то растрогали все сердца». Даже если Стендаль смягчил критику итальянца Карпани, обвинявшего Бетховена в том, что он является «Кантом в музыке», — все же его суждение, скопированное с такой легкостью, не делает чести ни оригинальности, ни прозорливости писателя; любовь к итальянскому театру ограничивает его, лишает верного понимания. В 1817 году, переиздавая у Дидо «Жизнь Гайдна» и задетый критическими замечаниями Уильяма Гардинера, он приносит извинения за свое непризнание Бетховена и заявляет, что «в 1808 году не слыхал достаточно большого количества произведений этого композитора» и к тому же «идеал прекрасного изменяется вместе с климатом».

Почти никем не признанный, Бетховен покинул бы Вену, если б не щедрость нескольких благотворителей.

На выставке в честь столетнего юбилея я увидел в одной из витрин извлеченный из муниципальной библиотеки контракт от 1 марта 1809 года, по которому эрцгерцог Рудольф, Лобковиц и Кинский обеспечивают Бетховену ренту в 4000 флоринов, чтобы позволить ему доставлять себе все необходимое и развивать «свой исключительный талант, свой гений». Эрцгерцог взял на себя обязательство в 1500 флоринов, Лобковиц — 700 и Фердинанд Кинский — 1800. Один, — и едва ли не единственный, — немецкий писатель воздал должное бетховенскому гению. Эрнст Теодор Амадей Гофман, к счастью, не довольствовался изучением права, к которому семья принудила его. Беспорядки, последовавшие за сражением при Иене, лишили его солидной должности советника в Польше; любовь к музыке спасла Гофмана. От принял на себя руководство театром в Бамберге, где одновременно был и дирижером оркестра, и антрепренером. После новых огорчений и благодаря своему другу Рохлицу он становится редактором «Лейпцигской газеты», где наряду с его музыкально-критическими статьями появляются и первые опыты в фантастическом жанре. Этот странный и пленительный человек (с ним также жизнь обошлась жестоко) понял Бетховена; к тому же их объединяло нечто большее, чем сходство характеров. В статье о Пятой симфонии, опубликованной на следующий день после ее исполнения, Гофман судил о Бетховене так же, как позднее сделал это Берлиоз; он заявил, что «подобная музыка открывает нам царство колоссального и необъятного», разглядел в ночном мраке, пронизанном отблесками молний, «тени исполинов», вновь обрел в этих творениях Мастера «скорбь безграничного желания», восхищался простотой и гармоничностью их построения, сдержанным, но уверенным мастерством. Начиная с 1810 года, Гофман именует Бетховена «гигантским гением»; он открыл у композитора ту же склонность к фантастике, которая вскоре вызвала к жизни «Фантазии в манере Калло». Писатель, так тонко и так живо комментировавший «Дон-Жуана»; говорит о Бетховене как музыкант и поэт.

О событиях, бегло очерченных в письмах Стендаля, следует рассказать более подробно, если мы пожелаем разобраться в некоторых произведениях, например в сонате «Les Adieux» (54).

После сражения при Аустерлице и Пресбургского мира, отнявшего у Австрии Швабию и Тироль, Истрию и Далмацию, Венецию и три миллиона подданных, Наполеон стал властителем путей, ведущих на Восток; он развлекался, раздавая королевства налево и направо, наделяя лентами и рентами своих приближенных и министров; он разрушил вековую систему, на которой покоилась Священная Римско-Германская Империя; создав Рейнскую конференцию, он сделался протектором, по существу — повелителем империи, размерами своими подобной империи Карла Великого. Некоторое время царит мир, однако его отягощают угрозы, нарушают интриги, подрывают измены. В 1806 году снова разгорается война. Наполеон раздавил Пруссию при Ауэрштедте и Иене. И вот тогда-то из вторично отнятой у Фридриха-Вильгельма добычи, Наполеон выкроил Вестфальское королевство для своего брата Жерома, замышлявшего отобрать у Австрии ее величайшего музыканта.

Старая Германия не существовала более. Берлинским декретом Англии был брошен вызов Блокады. Сам папа должен был смириться. Австрия попыталась избавиться от этих уз и извлечь выгоду из трудностей, вызванных войной в Испании. Эрцгерцог Карл восстановил армию. Франц, не без помощи уловок Талейрана, затеял пятую коалицию с Англией и начал кампанию без объявления войны. Весной 1809 года его солдаты выступили на всех фронтах одновременно, и можно было поверить, что рухнет все здание, воздвигнутое Наполеоном.

Но и на этот раз ответный удар оказался сокрушительным по своей мощи и стремительности. «Никогда еще Австрия, — пишет Паризе, — не предпринимала столь энергичных усилий. Она поставила под ружье более 550000 человек, из них 340000 первой линии. Она повела национальную войну за себя и за «немецких братьев». Народы начали восставать против наполеоновского господства». Великой армии нет. Наполеон собирает 300000 человек, в том числе 100000 иностранцев, в течение пяти дней одерживает пять побед при Тенгене, Абенсберге, Ландсгуте, Экмюле, Ратисбонне, переходит Инн, атакует Вену. 22 мая в Эсслинге он отброшен и вынужден укрепиться на острове Лобау, чтобы дождаться подкреплений. В июле обе армии, почти равные по силам, выступают друг против друга. 6 июля победа при Ваграме, доставшаяся ценой тяжелых жертв, позволила императору подписать в Знайте перемирие и подготовить Венский мир, заключенный в октябре и отдавший ему Каринтию, Краину, Истрию с Триестом и Кроацию с Фиуме.

Но если Австрия вышла из войны разбитой, то пострадал и престиж императора. Превосходные критические очерки эскадронного командира Бюа о кампании 1809 года позволяют проследить за ней во всех подробностях. 23 апреля вблизи Регенсбурга шальная пуля ранила Наполеона в правую ногу; это случилось после многих дней большого нервного напряжения, и окружавшие заметили, что рана, хотя и легкая, как бы ослабила энергию полководца. Массена извещают, что «император, утомленный в этот вечер», до завтрашнего дня Не даст ему указаний. Это уже не 1805 год, когда кузнец ковал без устали... Неужели герой становится простым смертным? Однако он решает создать угрозу Вене на правом берегу Дуная. «Забыв о своем собственном методе, — говорит один из новейших стратегов, — он устремляется к географической цели, хотя ему известно расположение главных неприятельских сил»; между тем Наполеон всегда выдвигал в качестве основного тактического закона как можно более быстрый разгром сил противника, едва лишь позиция этих сил определена. С другой стороны, дисциплина войск уже не та, что в былое время. Даву отмечает большое число отставших и чинимые ими беспорядки. «У нас в тылу, — пишет он начальнику главного штаба, — целые толпы солдат, унтер-офицеров и даже офицеров, которые самовольно укрываются здесь и делают много вреда. Любые описания разбоев и грабежей, происходящих в этой местности и о которых можно было бы доложить вашему высочеству, будут преуменьшать действительность». Молодежь, только что вступившая в армию, не обладает основательными воинскими достоинствами ветеранов; приходится формировать подвижные карательные отряды.

Так как предъявленное эрцгерцогу Максимилиану требование о капитуляции не увенчалось успехом, Наполеон решил принять энергичные меры для захвата столицы. Артиллерийский генерал Андреосси получил приказ во второй половине дня 11-го числа сосредоточить осадные орудия всей армии и в 10 часов вечера начать бомбардировку, которая может прекратиться лишь в том случае, если город станет просить пощады. Дивизия Буде (из корпуса Массена) силами роты отборных стрелков должна была занять парк Пратер, где австрийцы устроили траншеи и засеки. Дан также приказ навести мост между Пратером и правым берегом. Завязалась оживленная перестрелка на подступах к Люстхаузу. Дивизии Буде и Карра-Сен-Сира расположили аванпосты между Земмерингом и Винербергом, а затем ввели свои главные силы в предместья Виден и Ландштрассе. Дивизия Марюлаза заняла Швехат; второй корпус блокировал город с юга и запада. Бомбардировка началась 11-го в 9 часов вечера; меньше чем за четыре часа было выпущено 1800 снарядов. Насчитывают тридцать один сгоревший и шестьдесят шесть поврежденных домов. Потери гарнизона составили лишь трое убитых и десять раненых; гражданская стража потеряла одного убитого и десять раненых, население (в подобных случаях ему всегда везет больше) — одиннадцать убитых и четырнадцать раненых. Рассказывают, что, пытаясь получше защитить свои бедные больные уши, Бетховен вынужден был укрыться в погребе.

12 мая четвертый корпус закончил сооружение моста вниз по течению от Вены, переправился через Дунай и достиг предместья Леопольдштадт. Эрцгерцог Максимилиан эвакуировал через Табор и Флорисдорф всю материальную часть и личный состав, доступный транспортировке; генерал О'Рейн подписал соглашение о капитуляции. 13-го в шесть часов утра Удино занял городские ворота. Наполеон снова поселился в Шенбрунне. В Гейлигенштадте, где Бетховен создавал «Героическую симфонию», была расквартирована дивизия Сен-Сюльписа; генерал Андреосси был назначен губернатором, а генерал Разу — его помощником и плац-комендантом. На стенах появились прокламации французских властей. Находясь в предместье Мариа-Хильф, Андреосси выпустил 11 мая следующее воззвание:

Жители Вены,
Нападение столь же несправедливое, как и неожиданное, и военная удача в третий раз привели к вам императора Наполеона, короля Италии, протектора Рейнской конфедерации.
Будучи назначен его императорским и королевским величеством генерал-губернатором Вены, я выкажу верность его намерениям, верность своим обязанностям и сочувствию, которое вы вызываете во мне с давних пор, непрестанно заботясь о поддержании надлежащего порядка, с пресечении любых беззаконных действий, одним словом, обо всем том, что должно обеспечить ваше спокойствие. Возобновляйте вашу работу; вернитесь к вашим занятиям и привычкам, вы не будете стеснены ни в чем, что может иметь отношение к этому. Вы знаете французов, вы имели возможность оценить их; они были среди вас и жили с вами по-братски. Император сочувственно вспоминает о проявленных вами в то время нравственных свойствах, которые ставят вас в число наиболее достойных уважения народов. Он уже прославился тем, что спас вашу прекрасную столицу и, несмотря на обстоятельства, вновь подвергшие ее всем бедствиям войны, он желал бы еще раз спасти ее. Без сомнения, не было еще примера, чтобы цитадель обстреливала город, часть которого она составляет, подвергая таким образом его население самым большим опасностям; но если, не признавая обычаи, которым следуют в подобных случаях на войне даже в отношении вражеского города, жители старой части города могли бы позабыть, что жители предместий — их братья, и продолжали провоцировать в отношении них разрушения, грозящие им самим, его величество был бы этим еще более огорчен, поскольку его величество знает, что население Вены неповинно в войне и разделяет тягостные чувства, которые испытывала нация, видя себя вовлеченной в безрассудное нападение.
Жители Вены, оберегайте ваши права на благоволение его императорского и королевского величества. Рассчитывайте на покровителъство монарха, который основал свое величие и могущество на знаменитых деяниях и бессмертной славе.

15 мая плац-комендант генерал Разу издал приказ:

Выполняя распоряжения его превосходительства господина графа Андреосси, генерал-губернатора, городские власти города Вены должны произвести перепись всех квартир, которые имеются как в городе, так и в предместьях.
Квартиры разделят на разряды, соответствующие различным чинам, которым они будут предназначены.
Установят особую проверку для каждого разряда квартир.
Ни один военный, какого бы чина он ни был, не имеет права предъявлять требование на квартиру иного разряда, чем соответствующий его чину.
Чиновники военной администрации получат квартиры того разряда, которому соответствует их должность.
Ни один военный или чиновник, каковы бы ни были его звание или должность, не имеет права разместить вместе с собой, у своего хозяина, людей или лошадей больше, чем это будет указано в его билете на постой.
Никто не имеет права оставаться в своей квартире свыше срока, обозначенного в билете на постой, иначе как по пролонгации, согласованной с квартирным ведомством, с разрешения плац-коменданта. Магистрат назначит квартальных комиссаров там, где они отсутствуют. Им вменяется в обязанность ежедневное посещение и перепись квартир в их кварталах или соответственных округах. Ежедневно они должны доставлять в квартирное бюро — в здании Богемской канцелярии — описки квартир, занятых или освобожденных за истекшие двадцать четыре часа.
Офицеры или чиновники должны быть указаны в этом списке поименно.
Жители также обязаны заявлять квартальному комиссару о военнослужащих, расквартированных или выбывших, в течение двадцати четырех часов.
Каждый житель, чье заявление окажется неточным, присуждается к штрафу в 100 флоринов, которые будут внесены в Кассу неимущих города либо его предместий.
Военнослужащие столуются у своих хозяев приличествующе их званиям; те, у кого будут жалобы или 'возражения по этому поводу, должны адресовать их плац-коменданту, который рассмотрит их.
Жители, которые захотят жаловаться на преувеличенные требования или дурное обращение со стороны расквартированных у них военнослужащих, точно так же должны обратиться к плац-коменданту, который рассудит их по справедливости.

Бригадный генерал
барон Империи, плац-комендант
Р а з у

Австрийские власти весьма корректно согласовали свои действия с приказами победителя.

Регентство Нижней Австрии, получив три содействии его превосходительства господина генерал-губернатора графа Андреосси разрешение и приказ его величества императора Наполеона, короля Италии, протектора Рейнской конфедерации, заниматься своими делами, как и до вступления Французской армии, считает своим долгом известить об этом население и призвать его в нынешних обстоятельствах к тому духу благоразумия и умеренности, который Неизменно проявляли добропорядочные граждане.
Поэтому оно рассчитывает, что население, верное послушанию, которое оно должно выказывать властям, с доверием отнесется к распоряжениям, которые они сочтут необходимыми для поддержания полного порядка, снабжения продовольствием и для возвращения к своим семьям, к своей работе или к своим мирным занятиям тех людей, которые оставили их, чтобы вдруг взяться за оружие.
Эта цель будет тем более прочно достигнута, поскольку его величество император французов, никогда не упрекая народы за бедствия войны, напротив, как великодушный победитель, дарует им замечательные доказательства своего милосердия; к тому же хорошо известные нравственные правила и свойства его превосходительства генерал-губернатора являются порукой, что приказы я волеизъявления его августейшего монарха будут выполнены неукоснительно.

Вена, 19 мая 1809.
Фердинанд граф фон Биссинген-Ниппенбург,
президент регентства,
Августин Рейхман фон Гохкирхен,
вице-президент,
Иозеф барон Манагетта,
советник регентства.

Оккупационный режим приносит населению некоторые неприятности, в особенности любителям выпить.


Распоряжение
от имени регентства Нижней Австрии.

Хотя уже неоднократно предписывалось, чтобы постоялые дворы, табачные лавки, кафе и ресторации как в городе, так и в предместьях закрывались к десяти часам вечера, тем не менее должно с неудовольствием отметить, что, противясь этим распоряжениям, содержатели постоялых дворов, рестораторы и т. д. держат свои заведения открытыми позднее часа, предписанного законом.
Чтобы положить конец злоупотреблениям, настоящим приказывается и предписывается содержателям постоялых дворов и рестораторам, всем кафе и табачным лавкам как в городе, так и в предместьях добросовестно следовать распоряжениям и узаконениям по этому поводу и ежевечерне закрывать свои заведения и т. д. точно к десяти часам. Каждый случай нарушения будет наказан без всяких исключений по всей строгости закона.

Фердинанд граф фон Биссинген-Ниппенбург,
президент регентства,
Августин Рейхман фон Гохкирхен,
вице-президент,
Фердинанд фон Несперн,
советник регентства.
Дано в Вене 26 мая 1809.

31 мая 1809 года, за несколько часов до рассвета, умер престарелый Гайдн. Он стоически дожидался этого мгновения, менее тревожась за себя самого, нежели за подвергшееся тяжким испытаниям отечество. Рассказывают, что после вступления французов какой-то наполеоновский офицер нанес ему визит и, усевшись за фортепиано, спел арию Уриэля из «Сотворения»: «mit Würd' und Hoheit gethan» (55). Гайдн, сохраняя молчание, заключил в объятия врага своей родины. Спустя несколько дней, 26-го, он поднялся с постели и три раза подряд, словно утверждая одну из величайших привязанностей своей жизни, сыграл «Австрийский гимн», сочиненный им для императора Франца. Вскоре он уснул навеки.

Вполне понятно, что на протяжении 1809 года все творчество Бетховена носит отпечаток пережитых волнений. Он написал довольно много песен: «Amante impaziente» (соч. 82); «Aus der Ferne»; «Die laute Klage»; шесть песен, составившие соч. 75; «Gedenke mein»; «Der Jüngling in der Fremde» (56); три новые пьесы на слова Гёте; марш для военного духового оркестра и Экосез. Шесть песен соч. 75 были посвящены княгине Кинской: «Mignon», «Neue Liebe, neues Leben» (57), «Песня о блохе», столь живописная в своей неуклюжей тяжеловесности, «Gretels Warnung»; «An der fernen Geliebten»; «Der Zufriedene» (58). Конечно, все это — не лучшее среди творений Бетховена; хотя некоторые из этих песен полны вдохновения, а в иных чувствуется предвосхищение Шумана, — все же они блекнут в соседстве квартетов, трио и сонат. Шуберт заставит забыть о них. И однако же сколько сдержанного величия в звучании Оды «In questa tomba»!

Бетховен создает и более значительные произведения: Фортепианный концерт (соч. 73); Струнный квартет (соч. 74), посвященный графу Лобковицу; две фортепианные сонаты (соч. 78 и 81-а); Секстет (соч. 81-6) для струнных инструментов и двух валторн, чарующий своей душевной чистотой; Увертюру и антракты к «Эгмонту» (соч. 84).

Пятый концерт ми-бемоль мажор, носящий прозвище «Император» и посвященный эрцгерцогу Рудольфу, состоит из вступительной каденции, Allegro и Adagio un poco mosso, соединенного с Рондо. Это колоссальное сочинение, изобилующее глубокими мыслями, масштабность которого раскрывается с первой же фразы, порученной фортепиано. В блестящем развитии, в увлекающем его движении вновь и вновь возникают характерные бетховенские контрасты: мощь, нежность и поэтическое богатство. Музыкальная ткань, — если дозволено применить это выражение, — такая же, как и в симфониях. Несмотря на печальную действительность, обрекающую одинокого композитора на тяжкие невзгоды, художник уводит нас в созданный его воображением блистательный мир, где бушуют могучие страсти, где властвует мужественное жизнеутверждение: великолепная демонстрация разума и отваги. Засурдиненный квартет излагает тему Adagio, проникнутую глубоко религиозной серьезностью; над оркестром парит широкая фортепианная мелодия, ее поэтичность усугубляется сдержанными и таинственными репликами валторн. Она увлекает, вопрошает оркестр, отвечает ему, осторожно подсказывает мотив, который воцарится в финале. В знаменитом переходе мерцание темы заставляет нас мечтать о вагнеровской теме огня. Головокружительная скачка продолжается, подобная неистовому хороводу вакханок; затем наступает успокоение, и все завершается неясным гулом литавр в отдалении.

Секстет (соч. 81-6) предоставляет основную роль двум валторнам; это они рисуют мелодическую линию, намечают очертания Adagio, ведут диалог на проникнутой кроткой меланхолией теме, иногда переходящей к скрипке; они же излагают и проворный мотив Рондо. Редко удается услышать это сочинение, вероятно, из-за того, что трудно найти хороших валторнистов. Его музыка полна нежности и искренности.

Первая из двух фортепианных сонат (соч. 78) посвящена графине Брунсвик. С высот, куда привел нас Концерт ми-бемоль мажор, мы спускаемся, чтобы отдохнуть, соприкоснувшись с произведением всего лишь красивым, чарующим своим тонким изяществом и остроумной легкостью.

Посвященная эрцгерцогу Рудольфу Соната соч. 81-а — Прощание, Разлука и Возвращение — отражает события этого трагического года. На рукописи первой части есть пометка: «Прощание. Вена, 4 мая 1809 года, день отъезда Е. И. В. моего почитаемого эрцгерцога». Столь же точное указание предшествует финалу: «Возвращение Е. И. В. моего почитаемого эрцгерцога, 30 января 1810». Лейпцигcкие антибетховенианцы всячески хулили замечательную Сонату, уверяя, что это всего лишь произведение на случай, и видя в ней не более как комментарий на тему «Будьте здоровы!» Сам Ленц изощряет свою фантазию, воображая, что музыка эта сочинялась на определенную программу; она кажется ему прежде всего симфонической. Ленца радует, что какой-то немецкий композитор инструментовал Сонату, обогатив вступление соло валторны и вставив в середине Andante флейтовое соло. Щедрое и порой довольно увлекательное воображение Ленца сбивает его с толку. Можно с уверенностью сказать, что совсем не так, не в этом плане исполняла Сонату Клара Вик. Мы приложили немало стараний, чтобы воссоздать среду, эпоху, в которую сочинялась эта музыка; теперь мы вознаграждены за свои усилия. Произведение, так просто начинающееся словом «Lebewohl» (59), — настоящая интимная поэма, в своем лаконизме столь же искренняя, как и «Фиделио», воспоминание о котором она вызывает. Расстаются два друга, разлученные жестокими событиями; диссонансами отмечены скорбные чувства оставшегося; мелодия Adagio прерывается; ее беспокойный характер выражает тревогу по поводу неизвестного будущего. Не вправе ли мы, слушая эту Сонату, мечтать о «Тристане», подобно тому, как мы размышляем о Шумане, когда поется песня «Wonne der Wehmut» (60) либо о Габриеле Форе, при звуках Скерцо из трио «Эрцгерцог»?

Десятый квартет (соч. 74), — наброски его относятся к 1809 году, — также передает серьезностью своего настроения трагизм событий, свидетелем которых оказался Бетховен, плененный в стенах города, занятого неприятелем, оторванный от своей дорогой Терезы. Пометки на рукописях говорят о том, что он одновременно работал и над этим Квартетoм и над партитурой «Эгмонта». За раздумчивым, сосредоточенным вступлением, столь новаторским по приемам письма, окутанным дымкой печали, в некоторые моменты полным безнадежности, следует еще более волнующее Adagio; оно потрясает; как писал кто-то, каждая нота в нем — это слеза; звучит патетическая тема, на мгновение затихая лишь для тото, чтобы вновь возродиться, изливаясь в широких, за душу хватающих мелодиях, оттененных четвертными паузами, порывистыми скачками; в увлеченности Presto заметно какое-то нервное возбуждение, настолько же ощутимое, как и творческая мощь, которой мы обязаны неистощимой изобретательностью, богатейшими вариациями Allegretto, внезапно, в разгаре движения, остановленного двумя спокойными аккордами. Из-за мотива, несколько раз проходящего в первой части, произведение это получило наименование «Квартета арф». Подобное сугубо формальное определение искажает сущность сильной и мрачной музыки Квартета; теперь, когда мы знаем, в каких условиях создавалось это сочинение, характер его нас не удивляет. Возможно, замысел Квартета возник неподалеку от ворот города, только что подвергшегося бомбардировке, — в «Гостинице золотого креста», чье название фигурирует на полях одного из набросков. Adagio само по себе делает это произведение священным (надо было послушать, с каким трепетным волнением исполнял его Люсьен Капе).

Сюжет «Эгмонта» дожен был понравиться патриоту. Героическая жизнь потомка герцогов Гельдры, его отважный союз с принцем Оранским и конфедератами, борьба Против герцога Альбы, образ мученика, стремившегося к независимости Соединенных провинций, — здесь было чем увлечься музыканту — любителю философии, воодушевленному страстью к свободе. Легко понять причины, побудившие его сочинить в 1809 году эту Увертюру и Антракты, где Лист, как известно, увидел прообраз грядущего. Мы знаем, с каким восхищением (плохо оцененным в конечном итоге) Бетховен относился к Гёте. В одном из писем 1810 года он советует Терезе Мальфатти прочесть «Вильгельма Мейстера». Еще в 1790 году он сочиняет первые свои песни на стихи великого поэта. «Я знаю вас с самого раннего детства», — заявляет Бетховен Гёте в 1811 году. Желая написать музыку к «Эгмонту», он использует преподанный ему Нефе метод, которому он остался верен. По собственному выражению Бетховена, он переосмысливает произведение, если хочет положить его на музыку.

Эгмонт, как сказал один исследователь, это Вертер-дворянин. Гёте начал эту трагедию в 1775 году, но опубликовал ее только в 1788 году, вызвав задорный критический отзыв Шиллера в «Иенской литературной газете», считавшего исторический прототип более интересным, чем герой трагедии. Венские бюргеры, жители побежденной столицы, испытывали своеобразное удовлетворение, когда слушали рассказы проклинавших войну голландских солдат о том, как под командованием своего замечательного военачальника они разбили варваров при Сен-Кентене. И можно ли не увлечься Эгмонтом: среди всех опасностей идет он легкой походкой, высоко подняв голову, «как если б рука монарха не простерлась над ним!» Никому не подчиняется этот новый герой; чтобы поиздеваться над кардиналом Гранвелла, он одевает своих слуг в шутовские ливреи, и народ, поняв, в чем тут дело, забавляется его дерзкими выходками. «Я стою высоко, — заявляет он своему секретарю Рихарду, — но могу и должен подняться еще выше; я чувствую в себе надежду, силу, смелость. Вершины своего роста я еще не достиг. Если же достигну, то буду стоять бесстрашно и твердо. А суждено мне пасть, что ж! Когда молния, порыв вихря или неверный шаг меня низвергнут в пропасть, я лягу там с тысячами других...» Гордая речь, с которой Эгмонт обращается к герцогу Альба, его смелые высказывания о пользе свободы народов привлекают Бетховена. Близко к сердцу принимает он этот протест против чужеземного владычества. «...Естественно желание граждан, чтобы ими правил тот, кто родился и вырос среди них, кто смотрит на правду и кривду, как они, в ком они видят брата» (61). Гёте создал благородный образ возлюбленной Эгмонта, Клерхен, призывающей народ к оружию, чтобы спасти любимого; утратив всякую надежду на спасение, она убивает себя. В нескольких наиболее патетических эпизодах Гёте уступает место музыке. В финале трагедии, когда, успокоенный преданностью сына Альба, Эгмонт мирно засыпает, поэт вводит целую интермедию в духе эпохи конца XVIII века. Позади ложа, на котором покоится герой, раздается пение; в облике Клерхен появляется Свобода «в небесных одеяниях»; она приглашает гордого узника возрадоваться, объявив, что смерть его обеспечит Провинциям независимость. «В отдалении слышна воинственная музыка флейт и барабанов». Пока Эгмонт в своем монологе выражает надежду увидеть, как рухнет тирания, шествие приближается; под звуки фанфар идет он навстречу испанским солдатам, которые поведут его на казнь. Бетховену оставалось лишь следовать этим указаниям. Рохлиц, пользовавшийся большим влиянием в качестве издателя широко известной «Всеобщей музыкальной газеты», исполняя в концертах музыку к «Эгмонту», обычно предпосылал ей пояснения, извлеченные из гётевской трагедии. Композитор горячо одобрял такое объединение его партитуры с произведением поэта, перед которым он преклонялся. Увертюра освободилась от традиционных форм; впервые она стала подлинным вступлением, вытекающим из самой сущности пьесы; так было подготовлено появление симфонической поэмы; несомненно, этим объясняется восторг Листа.

Впрочем, что касается настроений Бетховена и его образа жизни в 1809 году, то мы располагаем ценным свидетельством его почитателя барона де Тремона, аудитора Государственного совета, прибывшего к этому времени в Вену с поручением к Наполеону. Теперь Бетховен ненавидит Францию и французов; к тому же он стал таким нелюдимым, что отказался явиться во дворец по приглашению императрицы. Он проживает неподалеку от городских укреплений, и во время последней осады неприятель взорвал мину чуть ли не под его окнами. Тремон запасся рекомендательным письмом от Антонина Рейха, сослуживца Бетховена по боннскому оркестру, ныне обосновавшегося в Париже. Он входит в квартиру, состоящую из двух комнат, грязноватую, беспорядочную, залитую лужами воды. Нотные тетради грудами навалены на запыленном старом рояле, под которым укрылась неопорожненная ночная посудина. На ореховом столе разбросаны перья с засохшими чернилами. На соломенных стульях — остатки еды вперемежку с грязным бельем. Благодаря счастливой случайности Тремон понравился Бетховену, часто виделся с ним, слушал, как он импровизирует; они беседовали о философии и религии, о политике и литературе, особенно о Шекспире. На страницах увлекательного и непринужденного повествования перед нами возникает облик Бетховена; молчаливый, он с трудом поддерживает разговор, отвечая на плохом французском языке на плохой немецкий язык барона; однако любая благородная мысль вызывает его интерес, он охотно вступает в спор, проявляет обширные познания. «Находясь в хорошем расположении духа в день, назначенный для импровизации, — пишет Тремон, — он был великолепен. Красивые мелодии, смелая гармония, вдохновенность и увлеченность во всем, потому что, руководимый музыкальным чувством, он не раздумывал, — как делал это с пером в руке, — над поисками эффектов; они возникали сами по себе, без отступлений от основной идеи».

Теперь, когда Франция избрала себе повелителя, Бетховен от нее отрекается. И все же, чтобы послушать, как в Консерватории играют моцартовские симфонии, он охотно отправился бы туда, если б не опасался всяких визитов и приглашений. Несмотря на все оговорки, образ Наполеона по-прежнему ослепляет его. «Он восхищался, — пишет Тремон, — этим подъемом от столь низко расположенной исходной точки; это льстило его демократическим убеждениям. Однажды он сказал мне: «Если я приеду в Париж, обязан ли я буду идти на поклон к вашему императору?» Я уверил, что нет, если только его не попросят об этом. «А как вы думаете, он позовет меня?»

Кстати говоря, во Франции Бетховен был гораздо более известен, чем это принято считать. Перелистаем комплект «Табличек Полигимнии» за 1810 год, «журнала, посвященного всему, что относится к музыкальному искусству». В этом забавном сборнике встречаются самые неожиданные и более чем наивные исследования. Так, мы узнаем, что в Ботаническом саду был дан концерт для слона, с целью изучить вопрос, действительно ли это животное столь восприимчиво к музыке, как утверждает г. Бюффон. Для этого несколько необычного слушателя поочередно исполняют несложные арии, с очень ясной мелодической линией, и сонаты с весьма изощренной гармонией. Животное выказало признаки удовольствия, слушая арию «O, ma tendre Musette» (62), сыгранную на скрипке г. Крейцером. «Исполненные прославленным артистом «Вариации» на ту же арию не произвели никакого заметного впечатления... Слон приоткрыл рот, как бы желая зевнуть на третьем или четвертом такте знаменитого Квартета ре мажор Боккерини. Бравурная ария... Монсияьи также не нашла отклика у животного; но при звуках арии «Charmante Gabrielle» (63) оно весьма недвусмысленно выразило свое удовольствие». Все были крайне изумлены, увидев, как слон хоботом ласкает, в знак признательности, известного виртуоза Дювернуа. Это был едва ли не дуэт, так как Дювернуа играл на валторне.

К счастью, в «Табличках Полигимнии» есть кое-что и получше рассказов о подобных опытах. Благодаря отчетам этого журнала, мы присутствуем в театре «Фейдо» на представлении оперы «Два дня.,.», «вызвавшей общее одобрение всех артистов Европы». В это время французы считали Керубини наиболее блистательным музыкантом. Нам сообщают, что Наполеон послал Лесюэру великолепную шкатулку с выгравированной на ней надписью: «Император французов автору «Бардов». Мы слушаем «Свадьбу...» в Опере-буффа; восторг публики доходит до того, что ее возгласы заглушают голоса артистов; отныне среди молодых композиторов становится модным писать в моцартовской манере. Но в «Табличках» отражены успехи, одержанные и бетховенскими произведениями на концертах учащихся Консерватории. Нетрудно заметить сдержанный тон отзывoв. «Поразительный успех сочинений Бетховена, — пишет сотрудник журнала после концерта 18 марта 1810 года, — опасный пример для музыкального искусства. Кажется, что зараза германской гармонии распространилась на всю новейшую композиторскую школу, которая создается в Консерватории. Надеются достигнуть эффектов, расточая самые варварские диссонансы и заставляя грохотать все инструменты». Хабенек, этот консерваторский Тальма, руководит учебным оркестром; известно, какие настойчивые усилия он прилагал, чтобы заставить публику понять и полюбить творчество Бетховена. Конечно, широко распространено мнение, что в области Симфонии ни один композитор не может сравниться с Гайдном. Но сотрудник «Полигимнии» постепенно свыкается с Бетховеном. «Концерт закончился отрывками из его симфонии, — пишет он. — Этот зачастую странный и причудливый автор порой сверкает необычайными красотами. То он уподобляется величественному полету орла, то карабкается по каменистым тропинкам. Глубоко затронув душу нежной меланхолией, он тотчас же терзает ее скоплением варварских аккордов. Мне кажется, что в нем одновременно заключены голуби и крокодилы» (страницы 310 и 311). Несколько позже, но все в том же 1810 году, рецензент высказывается более определенно. Первым из великих композиторов остается для него Гайдн; затем следует Моцарт, сохраняющий творческую индивидуальность даже в подражаниях, самобытный, покоряющий силой убеждения. «Бетховен — третий, кто дерзнул устремиться на это ныне столь опасное поприще. Два его знаменитых предшественника давно уже завладели главными дорогами и оставили ему лишь несколько крутых и ухабистых тропинок, окруженных пропастями... Бетховен, наделенный гигантским гением, пламенной воодушевленностью, красочным воображением, презрел эти суетные трудности, считая себя выше их. Он с горячностью преодолевал все, что препятствовало его стремительной поступи. Он полагал себя в достаточной степени великим, чтобы создать свою собственную школу. И какой бы опасности ни подвергались молодые композиторы, которые принимают эту школу с восторгам, граничащим с исступлением, я вынужден признать, что большая часть произведений Бетховена носит отпечаток грандиозного, оригинального, и это глубоко волнует душу слушателей. Исполнявшаяся в десятом концерте симфония ми-бемоль мажор — наиболее прекрасная из всех, им сочиненных: исключая несколько жестковатых германизмов, в которые вовлекла его сила привычки, все остальное являет мудрый и верный замысел, хотя и преисполненный горячности; изящные эпизоды искусно сочетаются с основными идеями, а его мелодические фразы обладают им одним присущей свежестью колорита» (страницы 374 и 375).

Несмотря на все оговорки, для эпохи 1810 года мнение это свидетельствует о значительной самостоятельности взглядов и проницательном понимании творений венского мастера.